За решеткой
Шрифт:
Я повернулся и увидел, что Бишоп тоже провожает Эзру взглядом. То пустое выражение ушло, и на его месте проступила проникновенная тайна, все сильнее интриговавшая меня.
— Если честно, я сомневаюсь, что ему вообще кто-то нравится. Он несчастный мудак, и его обращение с тобой было несправедливым.
Бишоп не ответил. Он всматривался в мое лицо так, будто искал нечто под поверхностью. Что бы там ни было, должно быть, он нашел это, но стоило ему открыть рот, как движение за окошком привлекло наше внимание.
Миниатюрная
На шее она носила красочный шелковый платок, а сама была одета в вязаный свитер поверх темно-синего платья в цветочек. Ее чулки сгрудились и перекрутились на коленях, а на ногах виднелись коричневые туфли на толстой подошве.
Подходя, она щурилась и всматривалась в стекло, а когда она встретилась взглядом с Бишопом, все ее лицо просияло как полуденное солнце.
По мужчине рядом со мной пронеслась осязаемая волна облегчения, и он подался вперед на стуле, потянувшись к трубке телефона и совершенно забыв про то, что собирался сказать мне.
Я дал ему уединение и отошел к двери. Эзра еще не вернулся, так что я наблюдал за разговором Бишопа с этой пожилой женщиной, которая, видимо, приходилась ему какой-то родственницей. Наверное, бабушкой, которую упоминал Хавьер.
Все повадки Бишопа полностью изменились. Его плечи расслабились, глаза заблестели, а на губах впервые с нашего знакомства заиграла тень улыбки. Резкие углы и агрессивная аура испарились. Передо мной оказался мужчина, которому как будто вообще не место в тюрьме. Невозможно было представлять Бишопа с окровавленными руками, пока я смотрел, как он говорит со старушкой.
Прислушавшись, я попытался разобрать слова Бишопа. Я знал, что это невоспитанно, но не мог остановиться. Его тон был мягким, нежным. Его слова напоминали тихое урчание, которое успокаивало и ласкало. Я не мог разобрать слова, но чувствовал силу в его речи. Кем бы ни была эта женщина, он очень ее любил.
Женщина по другую сторону стекла держала одну костлявую руку на окне, и Бишоп сделал то же самое. Его скованные руки гладили ее ладони через стекло, ища контакта, пока он удерживал трубку между плечом и ухом. Они воссоединились, если не считать семь сантиметров плексигласа между ними.
Глаза женщины блестели, губы шевелились, отвечая на слова Бишопа, но я не слышал ее речь. Бишоп кивнул, двигая пальцами по стеклу, будто хотел сжать ее крохотную ладошку и подержать. От этого сердце разрывалось на части.
— Ты не можешь пропускать плановые визиты, бабуль, — Бишоп слегка повысил голос, и я услышал эту фразу и беспокойство в ней. — Это же важно.
Женщина заговорила, склонив голову набок, и я мог представить, как она успокаивает гиганта и обещает, что она в порядке.
—
Я был в шоке от того, что он потрудился спросить.
— Не, ничего не нужно. Я тут побуду.
Он зашагал прочь еще до того, как я договорил. Да, Эзра определенно не был моим любимчиком, и я надеялся, что меня не слишком часто будут ставить в пару.
Я переключил внимание обратно на Бишопа и женщину, которую он назвал бабулей. Его голос снова понизился до неразборчивой громкости, но просто смотреть на них уже было по-своему озарением. Бабуля (видимо, так он называл свою бабушку), достала фотографии из маленького пластикового пакетика — я и не заметил, что она принесла их с собой. Меры безопасности здесь были строже, чем в Ай-Макс, так что я не удивился бы, узнав, что ее сумочка и другие личные вещи где-то хранились на протяжении ее визита.
Она стала прикладывать фотографии к окну, одну за другой. Из-за расстояния и угла, под которым я смотрел, я не мог разобрать, что там, но у Бишопа это вызвало сильную реакцию. Он дотрагивался до каждой фотографии через стекло. Огромные пальцы двигались по поверхности и прослеживали линии, которых я не видел. Она позволяла ему неспешно рассмотреть каждый снимок и только после этого показывала следующий. Процесс продолжался. Фотографий было, пожалуй, больше двадцати, и Бишоп каждую рассматривал как драгоценность.
Когда он разглядывал десятое или двенадцатое фото, я заметил одну-единственную слезу, скатившуюся по его щеке и упавшую с подбородка. Он не стер ее. Это была лишь первая из многих. Осматривая остальные фото, он так и плакал беззвучными слезами.
Когда он посмотрел на последнюю, женщина сложила их обратно в пластиковый пакетик и прижала дрожащие пальцы, запечатывая застежку сверху. Бишоп воспользовался этим моментом, чтобы вытереть глаза и щеки. Он шумно выдохнул, отбрасывая эмоции, вызванные фотографиями, но в процессе повернул голову и заметил, что я смотрю на него.
Наши взгляды встретились на долю секунды. Этого оказалось достаточно, чтобы увидеть уязвимость мужчины, которого я боялся в свою первую неделю здесь. Осужденные преступники редко давали кому-то увидеть в себе человека, ту неприкрытую часть себя, что они изо всех сил скрывали каждый день.
Если Бишоп был недоволен тем, что я увидел эти эмоции, то никак не выдал этого. Он с трудом сглотнул, расправил плечи и повернулся обратно к женщине за окном.
Я задержался слишком надолго и увидел нечто личное, что не имел права видеть. Чувствуя вину, камнем осевшую в нутре, я осмотрелся по сторонам, мечтая, чтобы Эзра поторопился, и мы перешли к другим своим обязанностям.