За решеткой
Шрифт:
— Ты воссоздаешь эти снимки на стенах?
— Да. Некоторые из них. Более абстрактно, чтобы все вместить, но смысл в этом. Это дарит мне ощущение дома.
В его тоне звучали тоскливые нотки, и мое сердце сжалось. Его взгляд бродил по множеству угольных рисунков, мысли дрейфовали где-то далеко. Я не стал рушить момент и воспользовался этим шансом понаблюдать за ним. Его подбородок покрывала густая черная щетина, и я знал, что скоро этих ребят поведут к парикмахеру. В настоящее время в 12 корпусе не разрешались бороды. Дурацкие вечно меняющиеся правила.
Когда
У него было два шрама. Оба померкли и сделались почти невидимыми. Один на руке, второй на ладони. Мои собственные шрамы екнули в знак сочувствия, и мне захотелось потрогать их и вспомнить, что их вызвало.
— Что случилось? — спросил я, не сумев отвести взгляд от побледневшего шрама.
Бишоп замер. Его огромное тело напряглось, но он не ответил на мой вопрос.
Что-то не давало мне покоя, пока мы оба смотрели на его ладонь с отметиной. Словно маяк, который я не мог рассмотреть, словно идея, которую я не мог переварить... я щурился и дергал эту ниточку в своей голове, пытаясь вытащить на поверхность. Что бы ни маячило на окраинах моих воспоминаний, это было слишком туманным и искаженным.
Треск рации заставил мое сердце подскочить к горлу.
— Ищем 26903. Не хватает пересчета отсека Б, секции Б, ряд 1 и 2. Доложитесь, пожалуйста.
Я отпрянул назад, глянув на часы. Сколько времени прошло? Неужели уже так поздно? Я завозился с рацией и нажал на кнопку.
— Принято. Дайте секундочку. Почти закончил.
Взгляд Бишопа не отрывался от меня, наши глаза встретились. Задержались. Между нами что-то пронеслось, но у меня не было времени изучать или анализировать. Больше ничего не было сказано. Вмешательство вырвало нас из этого маленького дружелюбного пузыря, и я готов был напинать себе за то, что так затерялся в разговоре и забыл про свои обязанности.
Я пронесся по коридору, проверяя каждое окошко. Никто не пошевелился в то время, пока я говорил с Бишопом. Ряд был тихим и сонным. Скоро доставят завтрак, и мир внутри 12 корпуса снова оживет.
Мне казалось, будто в последний час я перенесся на иную грань существования. Там не было стальных дверей, замков и цепей, решеток или заборов с колючей проволокой. Были лишь мы двое и глубинное ощущение в груди, которое я не готов был признавать.
Спеша закончить пересчет, я знал, что никакая чистка не прогонит Бишопа из моего организма. За последний час он глубоко пустил корни. Дальше можно было двигаться только вперед и надеяться, что я избрал верный путь.
Глава 8
Вернувшись домой утром, я бухнулся на диван и уткнулся
У меня имелась сотня вопросов и столько же отговорок, чтобы их не озвучивать. Я впервые за свою карьеру привязался к заключенному и не знал, то ли быть в ужасе, то ли просто поддаться этому.
И еще эти запретные извивающиеся лозы чувств, растущие в моей груди. Я изо всех сил старался не смотреть на них в упор, потому что...
Мой телефон завибрировал на журнальном столике.
Вслепую потянувшись к нему, я поднял его над лицом и открыл сообщение. Моя кровь похолодела, когда я увидел, что это от Трэвиса, моего бывшего. От парня, с которым я расстался больше года назад, но он все никак не мог смириться, что между нами все кончено.
Трэвис: Ты переехал в Техас? Какого хрена? Почему я только что услышал об этом? Когда ты уехал? Почему не позвонил?
Телефон завибрировал в моих руках прежде, чем я успел переварить наплыв вопросов и решить, как ответить.
Трэвис: ОТСЕК СМЕРТНИКОВ? Тебя жизнь ничему не учит? С ума сошел?
Я отбросил телефон в сторону и услышал, как он свалился на пол, соскользнув с другого края столика. Стиснув переносицу, я постарался выровнять свое дыхание и отбросить тревоги прошлой жизни. Мои давно зажившие травмы заныли от вторжения Трэвиса в мой день. Видимо, и тысячи миль недостаточно.
Я стиснул свой бок, впиваясь пальцами в плоть над шрамом аж до спазма, и старый укол боли пульсировал в ритме моего сердцебиения. Я не мазохист, но время от времени нуждался в напоминании, зачем я сбежал.
Я скатился с дивана и пошел в спальню, чтобы переодеться в одежду для пробежки. Я мысленно слышал проповедующие предостережения Трэвиса о безопасности и статусе открытого гея в правоохранительной системе. Его постоянные мольбы найти другую работу, чтобы он мог спать спокойно, примкнули к общему хору.
Я больше не желал это слышать. Мы снова и снова обсуждали это столько раз, что меня уже тошнило. Я отказывался жить в пузыре уединения просто потому, что был геем.
Мне потребовалось пять миль размеренного бега, чтобы стереть тот голос из мыслей. Пять миль топота по тротуару, чтобы почувствовать себя хоть наполовину человеком. Добравшись домой, я вымотался и весь вспотел. Выходить на пробежку в полуденную техасскую жару было ужасной идеей.
На кухне я жадно напился воды и вытер лоб, после чего направился наверх в душ. Я долго стоял под ледяной водой, затем натянул боксеры и бухнулся в кровать.