За решеткой
Шрифт:
Учитывая всеобщее поведение, я даже гадал, не полнолуние ли сегодня.
К часу ночи все стало тише. Хуан прекратил попытки напугать меня и вернулся на кровать. Рикки вымотал себя своей истерикой и заснул, а Десмонд сгорбился над блокнотом и строчил бредовые истории, которые, по словам Хавьера, невозможно было читать.
Не все спали, но я не мог больше сдерживаться. Гора вопросов к Бишопу съедала меня изнутри после нашего вчерашнего разговора. Приближался мой ежечасный пересчет. После него я собирался узнать, готов ли этот мужчина поделиться своим прошлым.
Начав
Бишоп не спал и лежал на постели с книгой. Когда я заглянул в его камеру, он встретился со мной взглядом, но сразу же опустил подбородок.
Направившись к лестнице, я встретился с Джином, и мы пятнадцать минут поболтали о всякой ерунде. Ночные смены были скучными, и мы оба радовались маленькой передышке каждый час.
— Я несколько раз работал в самом блоке смертников. Это тяжело. Когда идешь вечером домой, голова как будто в раздрае. Постарайся не принимать это близко к сердцу.
— Работу надо оставлять на работе.
— Вот именно. Не забывай, эти парни заслуживают того, что получили. Они все убийцы. Когда видишь их каждый день, слушаешь их разговоры и истории, это вызывает сочувствие, но это лишь иллюзия. Там, в настоящем мире, они животные. Безжалостные. Они заслуживают казни.
Насчет смертной казни существовало много мнений. Джин явно поддерживал эту меру наказания, и я уважал его взгляды. Не знаю, каких взглядов придерживался я сам, и мне не нравилось вступать в дебаты насчет правильного и неправильного, так что я держал рот на замке.
Когда Джин ушел на свои ряды, а я оказался обратно на втором уровне, тихий... и все же знакомый... звук разнесся по воздуху. Тяжелое дыхание. Сдавленное хрипение. Легко узнаваемый звук ладони, быстро движущейся по набухшей плоти. Я не в первый раз слышал, как мужчины дрочат в камерах.
В тюрьме не существовало приватности. Потребности возникали, и эти мужчины их удовлетворяли. Благопристойность давно вылетела в окно.
Но то, из какой камеры доносились эти звуки, заставило меня сбиться с шага. Я знал, что звуки доносятся из Б21.
Вся слюна в моем рту пересохла, сердце заколотилось сильнее, кровь зашумела и запульсировала в ушах. Я зажмурился и потянулся к стене для опоры, пытаясь похоронить прилив желания, овладевший моим организмом, когда я узнал этот сдавленный голос. Я не знал, что со мной не так.
Было ли это просто физическое влечение? Бишоп был привлекательным мужчиной, и мне надо было быть мертвым или слепым, чтобы не заметить. После расставания с Трэвисом прошло много времени, и после него был лишь один парень, который продержался со мной аж две недели. Не то чтобы я искал перепих на одну ночь или снова активно встречался, особенно после инцидента в Ай-Макс.
И работа — тюрьма — вовсе не то место, где я готов был столкнуться с сексуальной неудовлетворенностью.
Я стиснул переносицу и сказал себе спуститься обратно по лестнице, найти Джина и поболтать еще немножко. Проигнорировать
Мое тело отказывалось слушать. Мои ноги сами чуточку двинулись вперед, пока я не оказался перед его дверью. Достаточно далеко, чтобы не быть увиденным, но все же достаточно близко, чтобы украдкой заглянуть в окошко.
Движение.
На кровати.
Подавив расцветающее желание, я шагнул ближе, подкрадываясь как ребенок к банке с печеньем посреди ночи. Отчаянно желая заветный приз. Желая грешно взглянуть одним глазком и сохранить этот образ в памяти.
Одеяло двигалось вместе с кулаком, пока он дрочил себе тайком. Одно колено он поднял, но оно лениво упало в сторону, придавая ему уязвимую позу, провоцировавшую мое воображение. Длинная протяженность его темного горла была выставлена напоказ, кадык смотрел в потолок. Я видел, как губы Бишопа приоткрылись, и еще больше немых стонов донеслось до моих ушей.
Его рука ускорилась.
Моя спина вспотела. Я шагнул ближе, мое дыхание сделалось таким же хаотичным, внутри все дрожало.
Я сжал в кулаке ткань брюк, подавляя желание дотронуться до себя и чувствуя бугор возбуждения в боксерах.
Затем это случилось. Спина Бишопа выгнулась над кроватью, рука замерла под одеялом, все огромное тело задрожало. Беззвучный крик удовольствия прокатился по воздуху. Он не издал ни звука, но я все слышал. В моем воображении он кричал мое имя, пока его семя жарко изливалось между нашими телами. Его низкий баритон проникал в мою душу, просачивался по моим венам. Я зажмурился, когда мой член запульсировал словно в ответ.
Я в заднице. В абсолютной и беспросветной заднице.
Спеша взять себя в руки и зная, что надо уйти, я открыл глаза и замер как вкопанный, когда темные ониксовые глаза уставились на меня. Мое сердце сжалось. Правда была написана на моем лице — да и разве могло быть иначе? Мои щеки покраснели от чувства вины, я отпрянул на шаг, не зная, что делать. Я попался. Только Бог знает, какие выводы Бишоп сделает из этой ситуации.
Это ощущалось как повторение ситуации в Ай-Максе, и мой старый шрам чесался и пульсировал. Если Бишоп узнает, что я гей, если он хоть на секунду подумает, что я смотрел, как он дрочит, и наслаждался этим, то я труп. Неважно, сколько бы мер безопасности ни окружало этих заключенных, они найдут способ. Сломанный нос, подбитые глаза и проткнутые почки будут наименьшей из моих проблем.
Мои мысли и эмоции перемешались как в блендере, и я спешно ушел, не зная, что в меня вселилось.
Может, это страх или чувство вины, но я готов был поклясться, что пронизывающий взгляд Бишопа проследил за мной.
Оглядываясь назад, мне надо было придумать остроумную реплику или комментарий, повести себя так, будто в этом нет ничего страшного, или изобразить отвращение. Это позволило бы мне не выглядеть виноватым или возбужденным. Но я запаниковал и испортил возможность.
А так у меня оставалось двадцать минут до очередного пересчета, и я знал, что мне опять придется оказаться у камеры Бишопа. Я надеялся, что оргазм меня усыпит.