Забавы придворных
Шрифт:
По облику бойцов сражение выглядит неравным, по ударам же равенство кажется полным, а слабейший — храбрейшим. Гигант подается, намеренный расстроить натиск противника внезапным отпором, но столь близко, столь пылко подступает Галон, столь неутомимо, что гигант обманывается в своем расчете и притворное бегство превращается в вынужденное. Вот уж он шатается на ковре своей подруги, и Галон нежданным усилием его толкает, так что гигант спотыкается о ее лодыжку и падает через нее. В одном стане поднимается крик, в другом — подавленные стенанья, и вполне ясно, у кого близкий гнев, у кого же безмерная радость. Король и его люди желают и — насколько позволяет почтение к установленному миру — показывают знаками, чтобы Садий бросился на падшего врага. Галон, однако, с должной учтивостью велит упавшему подняться и снова взять оружие.
Гигант живо встает и, видя слезы своей возлюбленной, забывает о прощении, только что ему дарованном. Он уже не заботится о том, что ему предписывают учтивость и честность, но, закипая сердцем, опрометью несется на врага [476] и с жестоким напором преследует его, стойко сопротивляющегося: «крепко он бьется, крепким бойцом неприятеля сделав» [477] . Наконец, воздев руку, он пытается одним ударом кончить бой, но клинок, с силою грянув о шлем, переламывается у рукояти. Теперь гигант страшится за себя и в сердце признается, что почти побежден; но Галон, как обычно, отступает назад, дабы во всем оказать благородство, давая гиганту передышку и возможность подыскать другой меч, со словами: «Славу должно искать в доблести, а не в случае». Радуется гигант и его люди, печалятся все друзья Садия, сетуя, что близкая победа обратилась по его воле в опасность. Мне же кажется опрометчивым и несправедливым сознательно делать то, что радует врагов и печалит друзей. Гигант отходит к шатру и берет у спальника меч, огромный и прекрасный: извлекши его, убеждается,
476
…опрометью несется на врага… — Ср.: Вергилий. Георгики. III. 236.
477
…крепко он бьется, крепким бойцом неприятеля сделав. — Возможно, цитата; не идентифицирована.
478
Раб лукавый… — Мф. 18: 32; Лк. 19: 22.
479
…сделав ноги дамы ему претыканием… — Ср.: Рим. 14: 13.
Галон, видя, что враг его разъярился и подступает без осторожности, а рука его блуждает безвредно и слепо разит, искусно и осмотрительно устраивает этой руке засаду: подловив ее в движении, внезапным ударом ее отсекает и быстро хватает меч, а свой влагает в ножны и садится на коня. Триумфатор под именем Садия, говоря через наконечник шлема, вручает одоленного гиганта королю: дар отраднейший, обильными благодарностями встречаемый. Все окружают победителя, желая видеть рану на его лице. Король, не в силах терпеть отлагательство, налагает руку, чтобы обнажить его голову, но тот не позволяет и уводит Садия и девицу с собою, дабы наедине и втайне обменяться доспехами. Галон с девицей остается дома, Садий, всеми ожидаемый, отправляется ко двору. Король спрашивает о ране, и вся рать изумляется, видя лицо его невредимым. Быстро выходит королева, на чьих устах неизменно поношение Галону и похвала Садию. Она несет ему золотые коробочки с драгоценными мазями. Садий ей: «Твои мази — не для меня: знайте, что победил тот, на ком доныне знак этой победы, кто получил рану, кто больше не карлик, кто оказался больше гиганта. Я — тот, кто был мишенью ваших насмешек, кто, стоя с девицей, слушал ваши ошибочные похвалы мне и недостойные поношения Галону, чья несравненная доблесть, благодарение Богу, уже восторжествовала над всяческой завистью». При этих словах королева, словно Горгону увидев, застывает в оцепенении и пытается не верить пугающей истине. С этого мгновения уже никто не сомневается, кто победитель: все убеждены в триумфе Галона и верности Садия; поднимается общий клич, наперебой несут ему победительных орлов [480] . При виде раны король почтительно молит у него прощения за нанесенную обиду. Радости предается весь город, одна королева погружена в смущение, оглушенная и ослабевшая. Как змея под вечер [481] , что, застигнута жарой, не смогла укрыться от зноя в тени и мстительно изрыгнула впустую весь яд на всякую помеху на пути, а вечером, опустошенная, прячась в траве, устраивает засады скоту, возвращающемуся с пастьбы, желая смерти каждому и оставаясь бессильною, — так и эта, силы лишенная, сохнет в пустом желании, сохраняя лишь тщетную охоту вредить. Подлинно, Галон по справедливому суду Божьему наслаждается добрым исходом дела и, в Венериной печи прокаленный, блещет чистейшим образцом воздержности, а королева, злобу свою обнажив, поделом оставлена плакать, в посмеяние и притчу всякому досужему.
480
…победительных орлов. — Ср.: Лукан. Фарсалия. V. 238.
481
Как змея под вечер… — Это развернутое сравнение привлекло внимание исследователей, поскольку находит аналог в рыцарском романе «Партонопей Блуаский». Мап соединяет два отрывка из III книги «Георгик»: Вергилий предостерегает от гадюки, таящейся под кровлей и изливающей яд на скотину (ст. 416—419), и описывает, как некая змея, обитающая в Калабрии, томится жаждой и ярится от солнечного зноя (ст. 432—434). См.: Eley 2011, 94.
Глупою, может быть, и легкомысленною покажется эта повесть — но одним лишь глупым и легкомысленным, для которых у нас ничего нет; о таких, может, мы и заведем речь при случае — но не для таких. Все возможности и знания наши мы тратим на доброжелательных и разумных, ведая, что деловитая пчела пробует и полынь, и тимьян, чтобы снести в сокровищницу мудрости мед, собранный с горького и сладкого, а по милости Божией — собираемый и с легкомысленного, дабы, подобно Галону, избирать и любить горькие стези праведности и не упорствовать вместе с королевою в увлечении постыдными удовольствиями; и будет песня пропета для доброго сердца.
III. О РАСХОЖДЕНИИ МЕЖДУ ПАРИЕМ И ЛАВЗОМ [482]
Пусть похвалит читатель и полюбит слушатель товарищество Галона и Садия, ясное и безоблачное, и пусть подивится облаку обмана в дружбе Пария и Лавза. Рожденная из Люциферова сердца зависть сперва ярилась против Бога, дерзнув на худшее из преступлений; с небес низверженная, вползла она в первую и лучшую часть вселенной — Рай; изгнанная оттуда, она, победительница и побежденная, исследует все, что ни найдет снаружи, и, памятуя о своем высоком происхождении, презирает все, что видит внизу, устремляет свои усилия вверх и, гнушаясь унижаться, постоянно рвется к высям, как будто не оставляет надежды, поднимаясь постепенно, вернуться в отчизну. Зависть притворяется всему равною и сходною, хотя и набрасывается на несходное, ибо вечно восстает против тех, кто выше нее. Среди скромных она смиренна, среди высоких — возвышенна, в хижине — бедняк, во дворце — богач. Каждому другому пороку, как мы видим, предписаны свои пределы — она же за все грани выходит, изнывая от того, что ее держат в границах мира; ее чумная обитель — во всем живущем на земле, в море и воздухе, так что даже червь червю завидует; она заражает все, что считается в жизни лучшим и худшим; принятая низшим, она нападает на высшее, и, слишком слабая, чтобы дерзать против Бога, она нечестиво принижает все возвышенное, затем что оно кажется близким к Богу. С небес низверженная, из Рая беглянка, сперва она терпела изгнание с нами, а вскоре сделала наше изгнание своей отчизной.
482
О расхождении между Парием и Лавзом. — Вариация «истории Фридолина» (невинный юноша, оклеветанный перед государем, по случайности избегает гибели, которую вместо него находит клеветник), ср. балладу Ф. Шиллера «Der Gang nach dem Eisenhammer» (в переводе В. А. Жуковского — «Суд Божий»). См.: Stith Thompson, K.2135; Liebrecht 1879, 38f., а также Деяния римлян, гл. 283 (Gesta Romanorum 1872, 688—691, 749).
Тайно ступив на престол гордого Вавилона, она находит царя его Нина завидным во всем и делает его завистливым: бывший другом и миром вселенной, он превратился в ненависть ее и бич. О его самовластии и о том, как завистливо и алчно он обращал его против соседей, написано у историков [483] . Но зависть, что заразила Нина, возненавидела двоих его спальников, Лавза и Пария, друзей, во всем согласных: поскольку они были ближе всех к царю, ей захотелось после царя ниспровергнуть и их, и так как лучшего из них она не осилила, то окрасила худшего в свой проклятый цвет. Завидует втайне Лавзу Парий, праведному негодный, кроткому строптивый, и неусыпно преследует его гнусной слежкой: как, когда, какой уловкой можно бы ему навредить. Что прежде было приятно ему в нравах Лавза, теперь его отвращает; худший из гадателей, он все истолковывает себе в обиду: что Лавз предан господину, что ведет дела бережливо и предусмотрительно, что верно служит, что господин к нему благосклонен, даже что он искренний приятель самому Парию и помощник в его возвышении, — все это Парий зовет двурушничеством и прямодушного своего благодетеля винит в обмане. А Лавз, ни в вымысле не виновный, ни коварного замысла за собою не знающий, с любезной простотой являет ему свою дружбу. Сходна внешность у них и в словах явное тождество, но не сходствует чувство и таится в сердцах противоборство. С равной почтительностью стремились угодить любовь и зависть, и так похожа была на любовь эта притворная ласка, что никто не умел проникнуть этого внешнего сходства. Словно Нису и Эвриалу, дивились люди тем, кто в очах Божиих был Пирифоем и Тесеем [484] .
483
О его самовластии и о том, как завистливо и алчно он обращал его против соседей, написано у историков. — См.: Юстин. Эпитома. I. 1, где Нин изображается как первый в истории царь-завоеватель, из-за алчности отступивший от обычая скорее защищать, чем распространять свои рубежи. Юстину в этой трактовке следуют Августин. О граде Божием. IV. 6 и Орозий. История против язычников. I. 4. 1—3.
484
Словно Нису и Эвриалу, дивились люди тем, кто в очах Божиих был Пирифоем и Тесеем. — Нис и Эвриал — верные друзья, прославленные вергилиевской «Энеидой» (V. 294 и след.; IX. 176 и след.); упоминание Тесея и Пирифоя объяснить сложнее: то, что они сотоварищи по преступлению, спустившиеся в преисподнюю, чтобы украсть Персефону (Walter Map 1983, 248), не соответствует мысли Мапа, изображающего Лавза человеком безукоризненным.
Уже не выдерживает Парий огня ненависти, по его воле разгоревшегося; уже этот огнь бурно вырывается из питавшей его печи, и замысел, долго варившийся в подлой душе, хочет излиться в действие. Уже в своей необузданности обдумывает Парий для друга всякий род гибели, но хотя желает ему всякой пагубы, украдкой ищет лишь одну, самую тайную, чтоб не прянуло на свет чадо ночи, чтоб не открылось всем беззаконие. Он знает, что у скифских женщин в каждом глазу два зрачка и что они убивают того, на кого взглянут в гневе [485] ; знает, что фракийские звездочеты одной силою напевов могут убить того, кто окажется поблизости. Что незаметнее этих пагуб? Какая смерть возбудит меньше обвинений? Однако и в том, и в этом он находит поводы для подозрений; он боится самих совершителей злодейства и считает, что известное ему открыто для всех. Он дерзает против Бога, пред Которым обнажен, и трепещет перед молвой, хотя против нее вооружен. Чтобы уничтожить разом и человека и образ его смерти, он оскверняет всю свою душу и весь предается неслыханным думам, чтобы назваться по-новому — и человека, и самой смерти убийцей. Он останавливается на ядах, но необычных, исключительных, самых действенных и самых скрытых, несхожих со скифскими и фракийскими; Цирцею с Медеей минует, отметает все, что способно оставить следы. Он затевает дело невиданное и неслыханное, каждый камень старается передвинуть [486] ; и так как он не находит ничего, что не было бы известно с давних пор, его упрямство встречает отпор и отшатывается, а его ум, чающий новизны и чуждый изобретательности, возвращается к древности. Вспомнив о Геркулесе и Деянире, он готовит другу Нессов яд [487] , и тот, в отравленное полотно закутавшись, гибнет.
485
…что у скифских женщин в каждом глазу два зрачка и что они убивают того, на кого взглянут в гневе. — Отсылки к «двойному зрачку» см.: Плиний. Естественная история. VII. 2. 16—17; Авл Геллий. Аттические ночи. IX. 4. 8; Овидий. Любовные элегии. I. 8. 15. Об этом поверье см.: Smith 1902.
486
…каждый камень старается передвинуть. — Пословица, означающая «все испробовать, употребить все силы».
487
Вспомнив о Геркулесе и Деянире, он готовит другу Нессов яд… — Миф о гибели Геркулеса по вине его жены Деяниры, пославшей ему хитон, пропитанный отравленной кровью кентавра Несса; см., например: Овидий. Метаморфозы. IX. 99 и след. Ср. ниже: IV. 3.
Все говорят о смерти Лавза, но способа ее не ведают, и никто не знает, что сказать против нее; и так как нет подозрений о предателе, то нет и упоминаний о предательстве. Смерть скончалась с человеком, и причины ее никто не обнаружил. Все горюют и плачут, но всех превосходят слезы и жалобы предателя; рвет волосы, тяжко избивает себя человекоубийца, свирепость облекает жалостью, под личиной любви прячет истую ненависть, бросается в могилу на труп, попреками и угрозами встречает усилия тех, кто не дает ему быть погребенным. Смерти, а не человеку готовит Парий похороны, ее у всех на глазах хитроумно кладет в могилу. Наконец он внешне еле принимает утешение, в котором внутренне не нуждается, и один с главою воздетой горделиво сидит на возвышенном престоле, ни с кем не деля свое место.
А Нин, выказывая истую печаль, вводит во дворец уцелевшего Лавзова сына, отрока любезного изящества, благородного нравами и обликом; его отдают убийце отца, чтоб наставил его в отцовской службе; волк получает в руки ягненка, и лицо его являет радость, чуждую сердцу. Одаренный отрок обучается быстро и делает добрые успехи в службе; он быстро обретает такое благоволение в очах Нина, что тот предпочитает его и Лавзу, и Парию. Уже обо всем советуется царь с отроком, ни о чем с Парием; уже постоянно зовут его для ухода за головой, руками и ногами царя и никогда не освобождают от этого. Лютует людокрад, подымает всю дерзость своей лютости; снедается ожившей ревностью и в прежнюю тоску впадает; виновник великого бедствия, он вспоминает все виды смерти, какие были и могут быть, и, только одолев отца, ополчается против сына. Кто внушил ему зависть, тот подает дрот; ведь виновник преступлений руководствует всяким беззаконием и, чтобы оно, будучи сотворено, не угасло и не сбилось с пути, уснащает его хитростями, стези ему указывает, укрепляет его нечестивый шаг. Парий — ученик его и ратник, ведомый к злодейству нового двуличия.
Зовет Парий своего воспитанника; начинает с похвал его красоте, речам и благонравию; чтобы лесть могла спуститься к гнусной лжи, славит его рачительность и утверждает, что он один столь достоин близкой дружбы с великим царем, столь пригоден к негласной службе. В одном лишь, однако, со всею ласковостью он порицает его, говоря: «Хотя тебя, любезнейший сын, природа одарила паче меры и наделила все твои члены изящнейшей соразмерностью, она, чтобы не внушить богам зависть, остановилась перед самым совершенством, и чтобы нежнейший цветок сладчайших уст видом своим и касаньем не опрокидывал все души, позволила зародиться здесь зловонию. Я говорю с тобой, мой дорогой, как отец с сыном, всячески желая тебя побудить, чтобы ты не стоял так близко к господину королю, когда помогаешь ухаживать за его головой и лицом; будь сдержанней и осторожней, чтобы этот изъян, который он от тебя скрывает из любви и который он, хотя и весьма терпелив, насилу сносит, своим постоянством не сделал тебя ему ненавистным». Так говорит Парий, и выступившие у него слезы, хотя и неверные, струят мальчику доверие. Смущается несчастный и цепенеет; чрезмерный гнет печали останавливает его плач и речь и, заградив жизнетворный ток, гонит его из жил в сердце. Отдышавшись, однако, он воздает наставнику всю благодарность, сколько знает и может, со всей пылкостью припадая к его ногам. Сколь жестокая подлость — не сжалиться над ним и не образумиться! Встает небесный от злобесного, поднимается смиренная глава от ног надменнейшей спеси, скорбь недужного ума поражает плоть, и тревога тяжело уязвленной души делается телесной. Он ложится на одр, не покидает кровати. Нин ищет потерянного, находит, сидит печально у изголовья его одра и ласково утешает того, кому глубоко сострадает. Отрок от стыда отворачивает лицо, чтобы мнимым зловонием не оскорбить господина. Царь, не зная правды, приписывает это силе болезни: приводит к нему лучших лекарей, каких может, и по долгом времени получает его здоровым. Возвращенный к здоровью и службе, отрок не решается подступить к господину, пока тот не позовет, исполняет службу с опущенной головой и совершает все свои дела при царе, отвратив лицо. Приметив это, Нин думает, что он еще не вполне выздоровел: его мозг, говорит он, верно, в расстройстве или еще слаб; долго он терпит, не приписывая это ни злобе, ни обману, благосклонно толкуя все в лучшую сторону.