Забудь о прошлом
Шрифт:
— Таких, как я, очень мало. Мы потомки жителей островов. Сейчас острова необитаемы, а островной народ исчез. Вымер. Немногие уцелевшие растворились среди материковой расы. Но большинство вымерло.
— Почему? — спросил Дан.
Палевианин как-то беспомощно развел руками.
— Не знаю. Никто не знает. Сохранились только обрывки преданий. Острова долго не хотели покориться. Объединиться с остальным миром. Когда-то мир был разделен. На части, которые стремились стать целым. Те, кто знал Путь, добились соединения, и островной народ…
— А те, кто знал Путь, — прервал его Маран, — кто они были?
Палевианин снова развел руками.
— Ну а Путь? Сам Путь? Что под этим подразумевалось?
Растерянное лицо палевианина говорило само за себя. Маран вздохнул.
— Не знаешь ли ты, что было до Эры Единства?
— Знаю. Разобщенность.
— А подробнее?
И вновь палевианин развел руками.
— Я никогда не встречал упоминаний о тех временах, хотя часто смотрю… — он употребил длинное сложное слово, которое можно было перевести примерно как «говорящий и показывающий предмет», — более того, мне случалось даже пользоваться… — он произнес незнакомое словосочетание, что-то вроде «всезнающих машин»… — Я умею читать.
Оттенок гордости, который прозвучал в этой фразе, поразил Дана.
— Что же, у вас не все умеют читать? — спросил он.
— Нет, конечно. Правда, большинству разрешено этому учиться, но многие отказываются тратить время на обучение. А я отношусь к тем, кому это запрещено, и научился сам. Потому мне и нашили полосу.
— Но…
— Считается, что запреты Старших способны нарушать только больные.
— Но почему запрет? За что? — воскликнул Дан, живо представивший себе кошмар неграмотности.
Палевианин смущенно улыбнулся.
— Когда острова наконец стали на Путь, Старшие собрались, чтобы решить, как поступить с их жителями. Собрание Старших пришло к выводу, что у островитян ущербный ум, не позволявший им постигать истину. И навсегда запретило им обучаться чтению и пользованию всезнающими машинами.
— Навсегда? — переспросил Дан.
— Навсегда.
Дан молчал. Пять минут назад на языке у него вертелись сотни вопросов, которые надо было задать безотлагательно, и вдруг у него пропал всякий интерес к беседе. Исчезло и чувство, что перед ним человек в здравом уме, личность… Эти его примитивные выражения, скудный словарный запас… На уровне первобытных народов — не Земли, нет, и даже не Перицены… он вспомнил лахинов, потом Ат… нет, хуже…
— Значит, нарушать запреты Старших способны только больные, — задумчиво сказал Маран. — А что ты сам думаешь по этому поводу? Разделяешь общее мнение?
Его голос прозвучал неожиданно резко, палевианин вскинул на него глаза, помолчал, потом ответил совсем тихо:
— Старшим лучше знать.
— Старшим лучше знать, — повторил Маран медленно. — А кто такие Старшие? Откуда они взялись? Кто уполномочил их распоряжаться людскими судьбами и судьбами целых народов?
— Старшие были всегда, — возразил палевианин, на сей раз он говорил убежденно. — С самого начала. Как же без Старших? Кто-то должен направлять… Поправлять…
— Но Старшие ведь не бессмертны, — сказал Маран вкрадчиво. — Они умирают, их надо заменять. Кто же их выбирает или назначает? Откуда берутся новые Старшие?
Палевианин задумался, видимо, этот вопрос никогда не приходил ему в голову.
— Кто же лучше самих Старших может избрать себе преемников? — спросил он неуверенно. — Передать знания и опыт?
Маран вздохнул.
— Прощай, островитянин, — сказал он, невесело улыбнувшись. — Или, вернее, до свидания. Может, мы еще встретимся.
— Прощайте. — Палевианин ответил несмелой улыбкой и, опустив голову, пошел прочь. Дан посмотрел ему вслед и, как это часто случалось в последнее время, при виде ссутулившейся спины и безвольно опущенных рук, на него нахлынуло острое чувство жалости. Он обернулся к Марану, собираясь поделиться с ним этим ощущением, но сразу понял, что мысли того бесконечно далеки отсюда.
Он молча ждал. Наконец Маран очнулся и сказал:
— Эта планета напоминает мне бабушку Дора. Тебе с ней встречаться не довелось, она умерла за пару лет до вашего появления на Торене. Ей стукнуло восемьдесят, но еще задолго до того она полностью утратила рассудок, впала в детство или, скорее, в младенчество. Всякий раз, как я ее видел, я думал: лучше умереть завтра же, чем дожить до такого…
— Ну уж завтра!
— Да, Дан. Любая смерть благо по сравнению с подобным разложением.
— Но смерть — процесс необратимый.
— А это, — Маран обвел рукой вокруг, — ты считаешь обратимым?
— Не знаю. Но смерть все равно более непоправима.
— Смерть, Дан, это отнюдь не самое страшное. Есть вещи похуже.
— Похуже?
— Да. Например, остаться в живых и видеть дело рук своих.
Дан не нашелся, что ответить. Маран вдруг обнял его за плечи, как будто хотел что-то добавить, но сказал только:
— Пойдем, Дан, — убрал руку и пошел вперед.
Он шел стремительно, Дан еле поспевал за ним. Когда, слегка запыхавшись, они добрались до коттеджа, Маран остановился.
— Иди спать, Дан, — сказал он небрежно. — Я еще пройдусь немного.
— Я с тобой.
— Иди домой.
Маран чуть подтолкнул его к двери и пошел прочь быстрым, совсем не прогулочным шагом. Уже отойдя метров на десять, он вдруг снова остановился и обернулся.
— Дан!.. Ты, Дан, мне как брат…
Ничего больше не добавив, он зашагал дальше.