Забудь о прошлом
Шрифт:
— Санту? — Маран нахмурился. — Не могу сказать, что меня радует перспектива увидеть его в военной форме. Да и Навера тоже.
— Представь себе, Тонака проявил максимум деликатности. Он, видимо, решил считаться с твоими чувствами. Навер там участвует в проектировании каких-то убежищ, а Санта в картографической школе.
— Ну хоть географии научится, — вздохнул Маран и добавил задумчиво: — Если б я что-то значил в этой Разведке, Поэт! Я забрал бы их всех к себе. Где Мит может быть больше на месте, чем в Разведке? Да и все они… А, Дан?
— Конечно, — сказал Дан бодро. — Кстати, я думаю, в этом нет ничего невозможного.
Маран посмотрел на него и промолчал, а Поэт осведомился с легким напряжением в голосе:
— Ты собираешься остаться в Разведке?
— А куда мне еще деваться? — спросил Маран.
— Домой, в Бакнию.
— В Бакнию? Разве Бакнией уже не правит Лига? — поинтересовался Маран иронически.
— Я не сказал, завтра же. После того, как придут земляне.
— И что тогда изменится?
— Многое. Мы поймем, что мы только часть одного большого целого.
— А до этого мы не были такой частью? Разве Торена не одно большое целое?
— Все равно. В любом случае, Лайва не посмеет запретить тебе вернуться. И ты…
— И я въеду в Бакну… ну поскольку на Торене нет ни коней, ни даже изабров, на белом мобиле, и восторженные толпы с охапками каоры сбегутся встречать меня и будут кидать цветущие ветки под колеса с криками…
— Почему бы и нет?
— С криками: «Это тот самый Маран, который дал нам растерзать Изия»… Так? А может, получится немного иначе? Цветы они забудут дома, а кричать станут: «Это тот самый Маран, который выдал военную тайну и не позволил нам растерзать всю Торену»…
— Ты преувеличиваешь. Я думаю, они давно простили тебе то письмо.
— Простили, говоришь? Зато я им не простил!
— Чего?
— А того, что было накануне дня, когда я в отчаяньи написал это самое письмо. Факельного шествия с жутким маршем времен Великой войны. «Вперед, и пусть дрожит весь мир!»
Поэт не ответил. Некоторое время он лежал молча, потом вылез из постели, собрал свою одежду и пошел в ванную. И только на пороге оглянулся и сказал:
— Зрелище было отвратительное, не спорю. Но Бакния — твоя родина, и никуда ты от этого не денешься.
И захлопнул дверь.
— Камни родины, — пробормотал Маран задумчиво. — Камни родины… Помнишь Лахицина, Дан?
— Помню. — Дан решился. — Маран, пока мы вдвоем, — торопливо начал он, — я хочу тебе сказать… Нет, сначала одна просьба. Покажи мне медальон, который тебе дала Наи.
Маран посмотрел с удивлением, потом нахмурился, но все же вытянул из-за ворота свитера цепочку с диском.
— Поверни обратной стороной… Так и есть. — Дан вздохнул.
— Что так и есть?
— Надпись. Я тебе скажу. Я в совершенно идиотском положении. Шеф попросил меня… Я не мог ему отказать, ну не мог… Но некрасиво поступить с тобой тоже не могу. Я подумал, что если там ничего нет, тогда проблема разрешится сама собой, но теперь… Словом, он хотел знать, есть ли там эта надпись. Если ты позволишь, я скажу ему правду, нет — совру, что не смог увидеть…
— А что тут написано? — спросил Маран.
Дан оглянулся, Поэт стоял на пороге ванной.
— Какие секреты у меня могут быть от Поэта, — сказал Маран.
— Это имя ее матери. Она умерла очень давно, ты ведь знаешь. С тех пор медальон перешел к ней, память о матери. И не только. Шеф говорил, что она его считала как бы талисманом и никогда не снимала.
Маран промолчал.
— Я так понимаю, это нечто вроде клятвы, — заметил Поэт.
— Какой клятвы? Ничего не было. Даже слов. Я и не знал… — Маран как-то осторожно коснулся диска, взял его на ладонь и повернул надписью к себе, потом спрятал под одежду… — Да, выходит, и не узнал бы, если б… если б палевиане не запретили мне купаться в море…
— Так в том-то и соль! Она как бы дала слово, тебе, себе, не суть важно, но дала. И… ничего тебе не сказала. То есть она связала себя, а ты свободен. Это мне нравится. Вот женщина! — Поэт восхищенно покачал головой.
Дан смотрел на Марана выжидающе.
— Скажи ему правду, Дан, — вздохнул тот. — Мы же не дети, чтобы играть в прятки. С другими и с собой.
Он хотел добавить что-то еще, но открылась дверь, и появился Патрик.
— Все на палубу, ребята, — сказал он возбужденно. — Палевиане прорезались.
Шеф сидел в пультовой. Он молча кивнул на экран. На экране был палевианин. Опустив руки и выпрямившись, он неподвижно стоял посреди «стройплощадки», то есть пустыря, от строительства не осталось и следа, все было убрано, и захламленный кусок земли выглядел точно так же, как в первый день.
— Посоветуемся, — сказал шеф, обводя всех взглядом. — Палевиане предлагают продолжить переговоры.
— О чем? — спросил Дан.
— Этого я не знаю. Я попросил парламентера передать, что нам больше ничего не нужно, что мы улетаем и вряд ли когда-либо появимся снова, он взял небольшой тайм-аут, отошел, переговорил с кем-то по «фону», вернулся и объявил, что Самый Старший тем не менее приглашает нас к себе. Ему есть что нам сказать.
— Это ловушка, — выпалил взволнованный Поэт.
— Возможно.
— А о ночном происшествии речи не было? — спросил Маран.
— Ни слова.
Наступило молчание.
— Что скажете? — спросил Железный Тигран через пару минут. — С Поэтом ясно. Он считает, что это ловушка, и, следовательно, идти не надо. Так?
— Так, — согласился тот.
— Дан?
— Ловушка это или нет, я сказать не могу, — начал Дан, волнуясь. — Необязательно. Но дело не в этом. Я просто не знаю, о чем мы можем с ними разговаривать. Они слишком другие. Я долго думал утром, пытался представить… Ну вообразите себе, что тысяча мужчин вместе с вами обладает женщиной, которую вы любите! Это не для нас. Мы индивидуалисты, свои переживания мы сохраняем для себя, даже если это мука, горе…