Забытые смертью
Шрифт:
Петрович помнил, как уговаривал Клим взять его с собой в тайгу. Насовсем, навсегда.
— Я жратву тебе промышлять стану. Ничего не буду просить. Только оставь меня с собой. Хоть в тайге, хоть в деревне. Где сам жить станешь, там и я с тобой.
Петрович быстро собрал его в дорогу. Купил трусишки, майки, рубашки и штаны. Принес ботинки. Клим, вытаращившись, смотрел на все покупки.
— А зачем столько на одного? К чему мне эти штуки? — указал на трусы.
Когда Петрович отмыл его мочалкой в бане и одел во все новое, мальчишка, пританцовывая, бежал впереди. Ему так хотелось, чтобы все прохожие увидели, что он в обновах идет. Весь из магазина, как новогодняя елка в подарках, одетый.
Когда в первый раз увидел настоящую постель — с чистым матрацем, простыней, одеялом в пододеяльнике и пуховую подушку, долго не решался лечь в нее:
— Мне бабка про такое говорила. Я думал, она сказку рассказывала, про графьев…
Одежду свою мальчишка берег. И едва Петрович уходил на работу, Клим надевал его гимнастерку, старые военные брюки и на босу ногу шел в тайгу.
— Зачем мое фронтовое носишь? Ведь есть у тебя своя одежда, — приучал Петрович к порядку пацана.
— Зачем мне свое трепать, если тебе не сгодится военная форма? Ведь больше не будет войны! А выкидывать одежу жалко. Вот и донашиваю…
Петрович долго отучал пацана от курева. Уговаривал, убеждал, просил. Тот сдерживался несколько дней, но потом опять срывался. И курил махорку, как заядлый мужик.
— С чего ты курить начал? — спросил его как-то Петрович.
Клим опустил голову. Долго молчал. А потом заговорил совсем по-взрослому, с горечью в голосе:
— Бабка помирала. Есть ей хотелось. А зима. Пока очистку из снега вырвешь, сам — в сосульку. Все, что находил, ей отдавал. Себе не оставалось. Она не знала про это. Ослепла от голода. Не видела. А я говорил, что поел. Но жрать охота было. Вот и курить начал. Курево требуху успокаивало. А как иначе? Кто-то должен был сытым быть? Бабка слабой стала. А я — мужик… Терпел. Теперь уж привык. Тогда маленький был. Сейчас уж большой. Все мужики курят. Я — не хуже их…
Овик и Клим прекрасно ладили, понимали друг друга с полуслова. Единственно, в чем мальчишка не мог и не хотел соглашаться, так только с необходимостью занятий в школе.
— Зачем мне мозги сушить? Обойдусь и без грамоты. Деньги считать умею. Читать и писать немножко могу. А зачем большее? Я ж в графья не полезу. Мне и в тайге хорошо. А в ней грамота зачем? В ней душа нужна. Ну с кем я в лесу по-немецки говорить буду? С медведем, что ли? Не хочу в школу!
Петрович доказывал обратное. Клим смотрел на него, удивляясь:
— Я тебе помогать должен. Одному трудно. Зачем меня учиться гонишь, бездельничать?
И все же в школу его Петрович отвел.
Поначалу Клим учился неохотно. Но потом втянулся и уже сам вставал по утрам, не просыпал занятий.
Как-то Ованес вернулся с работы немного раньше обычного. Открыл дверь и остановился на пороге удивленно.
Около печки хозяйничала незнакомая женщина, а Клим вместе с девчонкой, видимо одноклассницей, за столом делал уроки.
Только тут Петрович понял, что Клим давно приспособился к этому и не решался говорить Петровичу правду, а тот удивлялся, где научился пацан так здорово готовить, стирать и убирать в доме.
Увидев Ованеса, мальчишка растерялся. Сжался в комок. Он знал: Петрович не любил чужих людей в доме, и жили они замкнуто. На свой страх и риск решился пацан подружиться с соседями. Признаться в том боялся, чтоб самого не выгнал Петрович ненароком. Самое малое, чего для себя ждал теперь, так это — трепки. И пожалел лишь о том, что не выпроводил соседей загодя. Но кто мог знать?
— Здравствуйте! — не моргнув глазом, прошел в дом хозяин.
Клим вобрал голову в плечи. Наблюдал за Ованесом исподволь.
— Вы уж извиняйте, без приглашеньев пришли. Дети вот за одной партой учатся. Вместе им уроки готовить легче. А я тоже не без дела. Хоть чем-то помогу, — засмущалась женщина.
— Все правильно. Спасибо вам. И за помощь вашу, и за заботы, — ответил Петрович, поспешно снял сапоги, приметив, что полы в доме недавно вымыты.
— Мы по соседству живем. Вот наш дом. Сбоку. С вашим сыном мы давно знакомы. И дружим. Хороший он у вас мальчуган. Частенько нам помогает. Всю осень они с Машенькой вместе в тайгу ходили. За грибами, ягодами. И в школе он не дает ее в обиду никому. Защищает, как свою сестру. Раньше били. Теперь не трогают.
— Молодец, Клим! Настоящим мужчиной растешь! — похвалил Петрович.
Мальчишка облегченно вздохнул.
— Ну, я не буду мешать. Ужин готов. Если можно, пусть дети уроки доделают. А я пойду, — заторопилась соседка.
— Что так? Давайте вместе поедим, — предложил хозяин. И, указав на притихших детей, продолжил: — Вот они справятся — и поужинаем. Кстати, как вас зовут?
— Валентина, — ответила женщина, покраснев. И заторопилась: — Мне дома печку истопить надо. Не то в холоде спать будем. В другой раз вместе поужинаем, — выскочила в дверь.
Вскоре ушла и Машенька.
— Спасибо тебе, — подошел Клим к Петровичу.
— За что?
— При них не стал колотить. Не осрамил меня перед чужими…
— По-моему, они тебе уже совсем не чужие? — рассмеялся Ованес.
— И тебе пора тетку заводить. Как всем. Чем ты хуже других? Все некогда. Вот я и нашел. Тебе и себе заодно. Они хорошие бабы.
— А Машенькин отец что нам скажет? Ты об этом подумал?
— То как же? Привел бы я их в дом, если бы у нее дядька имелся? Я — не дурак! Нет у Машки отца. Вовсе никого, как и у меня. Сиротствуют. Обе.
Я у них был вместо мужика. Один на двоих. Легко ли? — сопнул Клим и продолжил: — Я им всегда дрова рублю. Сено корове с чердака скидываю. Огород под зиму помог перекопать. Двор весь вычистить помог, в сарае порядок навести. Вот и сегодня, знаешь, почти все чурбаки поколол. А Машку… Ее каждый день охраняю. От всяких пацанов и девок.
— А за что ее обижали?
— У них отец в тюрьме.
— За что?
— Не знаю. Говорят, за дело. Да только и моя мать в тюрьме умерла. Тоже говорили — за дело! А все — брехня! За булку! Я из-за нее на весь век сиротой остался. А разве это правильно? Булку заработать и купить можно. А мамку — нет! Потому и заступаюсь за Машку. Больше некому защитить. Саму тетку Валю тоже обижают бабы. Судят вслед. Она слышит. И молчит.