Закон души
Шрифт:
Я вылез из-за стола. Пошел через ночь в родную деревню.
Ругался в черную темень.
Осенью меня взяли на флотскую службу.
Еще в учебном отряде ко мне приклеилось прозвище Квёлый.
Я был медлителен от хмурой задумчивости. На торпедном катере совсем стал кисляем: тосковал по дому, и море не нравилось.
Как-то во время увольнения на берег я познакомился с одним подводником. И сам не заметил, как сдружился с ним.
Все притягивало в нем: звучно-раскатистое имя Кирилл, смелые суждения и то, что он ни на минуту не
Я разоткровенничался с Кириллом, даже признался ему, что после смерти отца перестал верить в то, что скоро наладится жизнь в деревне.
Кирилл принялся разуверять меня. Я бы с обычным ожесточением отрицал мысли другого человека, а его не мог. Если поймешь, что кто-то думать не думает о себе, а все о тех, кому трудно, то и неловко не уважать его мнение и нельзя не проникнуться тем, как он воспринимает мир.
— Спору нет, Глеб, деревня надорвалась. Ни с того ни с сего народ не попрет в города… Будет отлив. Уверяю. Правительство обмозгует, что и как. Огромные средства бросит в деревню. И — отлив. Я с тобой согласен: нельзя обойтись, чтоб не переменилось отношение к крестьянину. Он прежде всего человек, а потом уже создатель продуктов. У горожанина — газ, телевизор, театр и все тыщу пять удовольствий. Что он, лучше колхозника? Вкалывает больше?.. Переменится! Точно.
Есть чудесная неожиданность в человеческой судьбе. Далеко-далеко от родных мест встретить земляка, да такого необходимого, который вернет тебя к самому себе и станет твоим закадычным другом!
В порту жила у Кирилла тетка. Он оставил мне ее адрес.
— Наведайся. Будет знать, где я. Смотришь, и сбежимся.
Встречались мы редко, однако, сойдясь, были рады друг другу, как родные братья.
Кирилл покинул флот гораздо раньше, чем я. У него начала воспаляться и пухнуть кожа лица. В конце концов лицо так разнесло, что он не мог уже видеть: не открывались глаза. Температура держалась. К нему пускали только тетку и меня.
Когда он был особенно плох, я спросил процедурную сестру:
— Что толкуют медицинские светила?
— Диагноза пока нет.
Кирилл понял, приставая к врачам с вопросами, что они никак не могут выяснить, отчего донельзя воспалилась кожа на его лице и почему он температурит, несмотря на то, что его пичкают и колют антибиотиками. И все равно твердил:
— Неправда, выкарабкаюсь. Доктора толковые, найдут, что у меня.
Но выкарабкаться ему помогли не доктора.
Пол в палате мыла пожилая женщина. Однажды она спросила, есть ли у Кирилла деньги.
— Малость есть.
— Давай пару червонцев.
Она принесла трехлитровый бидон пивных дрожжей и сказала, чтоб он пил: прошлым летом от такой же опухоли ими вылечилась ее золовка.
От пивных дрожжей опухоль стала спадать, разомкнулись веки. Он довольно спокойно переносил свою незрячесть, но когда сквозь ресницы сверкнул перед ним свет, он испугался недавней тьмы — в ней все виделось и слышалось черным, даже халаты медиков, голоса женщин, трели скворцов. Позже,
Кирилла выписали из госпиталя и уволили в запас. Он уехал в родной город.
Мы переписывались. Он зазвал меня в Железнодольск, прописал в своей квартире (получил от военкомата), приохотил к ремеслу вальцетокаря.
Болезнь оставила в натуре Кирилла глубокую борозду. Терзало то, что облысел. Волосы у него были белокурые, пушистые. Раньше он не кипятился, теперь как что — раскричится. С годами его вспыльчивость заметно убыла. Но тогда, когда я поселился у Кирилла и хотел устроиться вырубщиком в обжимной цех, — он и покостерил же меня.
— Крупный заработок пригрезился? Дуролом. Мы чуть поменьше получаем, зато вибрационную не заработаем. И вообще вырубщикам скоро каюк. Заменит машина огневой зачистки. Ух, эти деревенские мужичишки!
И в металлургический институт он заставил меня поступить.
В кухню влетел Миша. Пласты табачного дыма взломались, завихриваясь, ринулись вслед за ним. Он встал подле окна. Запрокинул голову. Ночью холод надышал на окно страусовых перьев.
— Миха, ты чего?
— Угорел.
— Ой ли?
— С детства не переношу канифольный дым.
Миша появился на Кирилловом горизонте, когда был подростком, похожим на галчонка. Помню, Кирилл мне написал:
«Берем с мамой на воскресенья детдомовца Мишу Мостового. Имя и фамилию дали мальчугашке в детдоме. Миша — в честь шофера, который привез его в милицию, Мостовой — найден на мосту грудным дитятей».
После восьмилетки Миша занимался в строительном училище и сейчас столярничает на мебельной фабрике. У него койка в общежитии, но он редко там ночует — все у Кирилла.
Без посторонних он называет Кирилла отцом, хотя разница у них в годах восемь лет. Директриса детдома, над которым шефствует наш цех, рассказывала, что у воспитанников инстинктивная тяга к словам «мама» и «папа».
Поцелуйное чмоканье. Кирилл зажег новую сигарету. Голубые кольца к потолку:
— Миха, мы с Глебом отлучимся на энное время.
Миша хмуро кивнул. Ревнует отца ко мне. Да и я, случается, ревную Кирилла к нему.
Мороз. Хрусткий свист снега под каблуками. Свеченье зрачков меж заиндевелыми ресницами.
В душе я было одобрил затею Кирилла встретить нас с Женей в цирке. Но чем ближе мы подходили к киоску, тем сильней меня коробило от мысли, что если Женя возьмет у Кирилла билет в цирк, она сразу догадается, каким образом мы оказались на соседних сиденьях.
— Не отдавай, пожалуйста, билет. С тобой настроился смотреть.
— Перенастроишься.
— Не сумею.
— Колки подкрутишь, кобылку передвинешь и перенастроишься.
— Тогда я отказываюсь…
— Сам пойду. Закручу с Женей любовь. Приходи на свадьбу. Двери открывать ногами.