Закон души
Шрифт:
— Леща отпущу!
— Девчонку забоялся?
— Подумает: «Подстроили встречу».
— Она оценит мужскую находчивость.
Я встал к витринному стеклу магазина «Игрушки». Обезьяны играли на гитарах. Я приготовился наблюдать и слушать Кирилла и был счастлив, что безмолвны игра и пение мартышек.
Кирилл все-таки пройдоха. Звонко поздоровался с Женей, подмигнул, как старой знакомой.
«Ага! Получил первую горькую пилюлю: «Неделя» раскуплена».
Что говорит он — превосходно доносится
— Дайте, дайте свеженький «Огонек». Какую симпатичную деву тиснули на обложке! Глазищи блестят! Признаться, вы ничуть не хуже.
«Смотри-ка… Подсыпается. Намылю шею. Что она ответила? Больно тихо ответила».
— Я комплиментщик? Я чистосердечно…
«Съел, Кирюха! Не на ту налетел. Много вас, подсыпал. Не обрывать, так обнаглеете».
— О! Появилась книга про кистеперых рыб!
«Заокал. Заудивлялся. Будто спал и видел книгу про кистеперых рыб».
— Не интересуетесь кистеперыми рыбами? Не до того? Сочувствую. Многим не до кистеперых рыб, не до целых стран света, не до других планет.
«О жизни беседуй на здоровье. Не возражаю».
— Получите с меня. Ох, черт, билет в цирк пропадает.
«Прямо-таки артист! Положил ведь билет вместе с трешницей».
— Девушка, предлагаю вам билет в цирк. Программа — чудо! Леокадия Барабанщикова с тиграми. Насчет денег не беспокойтесь. Профком бесплатно дал. И я с вас ни копейки. Не можете? Да вы смеетесь?! Ради Барабанщиковой!.. Два фильма сняли. Из-за Лолиты Торрес еще снимали картины. Детишек не с кем оставить? Отговорка. Какие могут быть у вас детишки? Трое?! Разыгрываете. Вам от силы двадцать. Двадцать четыре? Мура. Берите билет, и я ухожу. У красивого парня взяли бы. Я что? Никакой я не славный. Не можете уважить? А билет я все равно оставлю. Кому-нибудь отдадите.
Понуро мы брели обратно. Я воткнулся подбородком в лацканы своей бобриковой «москвички». Кирилл шаркал ботинками по коросте тротуара. Вот только что было приятно цвиньканье снега, теперь оно раздражало. Нет, так не годится. Не дам себе и Кириллу скиснуть.
— Допаял?
— Ara.
— Золото! Айда на кухню.
Мы с Кириллом выпили по стопке. Закусили лопастными груздями. Съели по красному помидору доброго духмяного посола.
— Мы недотепы, — обрадованно сказал Кирилл. — Она прибавила себе годы. И трех детей не могла заиметь. И, по-моему, не замужем. Родители работают на металлургическом комбинате. Сегодня им идти с четырех. И она должна сидеть вечером с сестренками и братиками. Так?
— Гипотеза.
— Среди моих знакомых нет семьи, где бы у молодой женщины было больше двух детей.
— А среди моих знакомых…
— Это в деревне. Зимы там холодней — нет парового отопления, ночи длиннее — и сходить некуда, и рано отключают движок. Михаил, ты скажи Глебке: логично я рассуждаю?
— Логично. Современные женщины в большинстве эгоистки. Раньше они жили для детей, поэтому рожали сколько рожалось. Сейчас живут для себя. Дети так — для развода.
— Миша, пунктик.
— Иди ты! Пунктик, пунктик… Я не спираю вину на одних женщин. Но что они не переменились на сто восемьдесят градусов — не докажешь.
— Глеб, все будет как в сказке. Ты будешь счастлив. Помнишь, на губе встретились?.. Ты мне открылся. Я тогда же подумал: ты будешь вдвойне счастливым — за себя и за отца. Миха, ты тоже очень и очень будешь счастлив. Я тоже, раз вы будете счастливы.
— Глеб, ты зарубку сделай в памяти. Чтоб, когда станешь счастливым, не отбоярился: мол, он, то есть я, не предсказывал тебе счастья.
Жалеет, потому и подбадривает. Я всегда благодарен Кириллу за утешающую жалость. Что бы ни говорили о жалости, я верю, что она прекрасна.
С детства я часто слышал, как в ответ на укоры шептала девушка парню, а женщина мужу:
— Глупенький, ох и жалею я тебя! Дурашка ты мой, ох и жалею!
От них во мне это: жалеть и любить — одно и то же.
Миша начал задремывать, и Кирилл отправил его баиньки.
Немного погодя Миша крикнул из комнаты:
— Отец, иди сюда!
Кирилл вернулся, смеясь.
— Ты чего?
— Да Миха… «Если, — говорит, — у Жени из киоска действительно трое детей, и она без мужа, и не бросает их, то она — чудо. И если Глеб женится на ней, я посвящу ему и Жене свою жизнь. И половину зарплаты буду отдавать».
— Пунктик!
— Тут еще посложней.
Кирилл выкурил очередную папиросу. И мы принялись петь старинные казачьи песни. Он запевал, я подхватывал. У него тенор, у меня шершавый басок.
Мы оба были довольны: мне нравилось, как он ведет, играя голосом, ему — как я вторю.
Удивительны казачьи песни! Печаль в них, горевые истории, а напоешься — и светло на сердце. То ли за все откручинишься?
— Куда ты думаешь деть свой билет?
— Тебе отдам.
— Не возьму.
— Есть резон взять. Не я ведь влюблен в Барабанщикову.
— Платоника — не любовь. У любви цель. Платоника бескорыстна. Она — поклонение. Эфир, понимаешь?
— Продолжить?
— А ну.
— Он и она стремятся захапать друг друга. Ярость плоти и только. Повсеместная. Спасение в платонике.
— Себя кусаешь. Для тебя же тоже превыше всего чистота. Ты не отвлекай меня. Пойдешь в цирк. Женя придет. Точно.
Допили остатки мятной. Порассуждали о разных разностях: о рубиновой молнии («Оказывается, пучок света обладает гигантским давлением, даже может отжать на расчетную орбиту спутник, отклонившийся от курса»), о предстоящем пуске аглофабрики («Хоть бы не увеличился выброс серы в городское небо, а то и так дышим газом»), о кинофильме «Грешница» («Честные картины стали снимать. В этой, верно, конец половинчатый. Лучше б утопили героиню, как в книге — не затемняли смысл»).