Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Стовер Мэтью Вудринг

– Она была любимой книгой отца. Для папы "Убить пересмешника" стала Библией. Папа часто говорил, что можно узнать почти всё полезное о человеке, если спросить, кто его любимый персонаж.
– Я киваю на планшет в руке.
– Тут мне как раз напомнили об отце.

– Я ничего не могу поделать.

– Саймон? А ты читал?

Феллер пожимает плечами.
– Точно. Очень давно.

– Видите ли, папа пришел к такому выводу по той причине, что читающий подобную книгу имеет мозги и даже знает, для чего их используют; он читает художественную литературу и хотя бы теоретически

уважает классику. Что важнее, гм... почти все читающие роман воображают себя одним из персонажей, ведь эти персонажи как бы реальнее нас самих. Знаете ли, некоторые отождествляются, скажем, с Томом Робинсоном, стойко переносящим несправедливость. Иные прилепляются к Джиму, старшему брату. Шенне нравилась Глазастик - что очевидно. Папа как-то рассказал, что мать предпочитала Моди Эткинсон. Если знаешь кого-то, иногда не нужно даже спрашивать, кто его персонаж. Вот ты, Саймон, кажешься мне типом Дилла.

Феллер глядит, моргает и снова широко раскрывает глаза.
– Откуда ты узнал?

– Это очевидно. Характер Дилла в том, что он много знает, так? Такой умный, что аж страшно, не сильный, но привлекательный, изобретательный, находчивый... и немного грустный. В тебе он вырос и стал некромантом. Скажи, что я неправ.

Он трясет головой.
– Ты прав. Но не понимаю, куда ты клонишь.

– Гейл?

– Полагаю, это занятно. Но кажется мне, ну, довольно абстрактным.

– Точно. Не обижайся, если что. Думаю, тебе нравился шериф. Гек Тейт.

– Ну... мы с матерью говорили, что шериф должен насаждать законы, в которые не всегда сам верит. И что он всех знает и всех любит, и все любят его, хотя он и местное начальство. Но был не только он...

– А? Думаю, возможно, Кельпурния? Стала частью семьи благодаря усердию и преданности, в душе больше, чем видит глаз...

Он вспыхивает и опускает голову, будто переплел пальцы так, что не может расцепить.
– Тут... э, я думаю...

– Многое ли ты знаешь о моем отце?

– Я не... думаю, самое обычное. Твой... э, промо-ролик Кейна был, скажем так, изрядно подчищен. Ты говорил о нем лишь раз за все время нашего знакомства. Он жил с тобой, да?

– Ага. Саймон?

Феллер пожимает плечами.
– Я учил вестерлинг по текстам Майклсона, сорок лет назад. Больше. А "Сказания Первого Народа" входят в программу курса Боевой Магии.

– Любимым героем моего отца был...
– Приходится сглотнуть, чтобы восстановить голос; от одной мысли горячо в глазах.
– Это был... есть... Аттикус Финч.

Гейл задумчиво кивает. Он уловил суть игры.
– Ожидаемо. Даже очевидно. Человек вне рамок, отец-одиночка, образованный, интеллектуал, философский склад ума, пример нравственной смелости...

– Не пото...
– я заикаюсь.
– Не потому.

Жжение в глазах угрожает стать влажными струйками на щеках, ведь, поймите, сейчас я словно стал семилетним мальчиком.

Иногда гнев столь велик, что выражается лишь в слезах.

– Отец желал быть им. Отец хотел быть в точности как он. Он бросил свою жизнь, любовь, умения,

надежду и сердце в защиту безнадежного дела, зная, что победить нельзя, потому что Аттикус чертов Финч заставил его поверить, будто есть вещи важнее победы.

– Звучит так, будто ты зол на него. На Аттикуса. Будто ты ненавидишь его.

– Выпотрошил бы, как кролика.

Это правда.

И это правда.
– Аттикус Финч заставил отца поверить: то, как ты проигрываешь, может изменить людей, а изменятся люди - изменится мир... и вы видели тот гребаный экран. Видели цену, какую заплатил отец за битву ради всего хорошего.

Его снова интересуют пальцы.
– Хэри, я...

– Ты видел. Вы оба.

– Я... да, - неохотно бормочет Гейл.
– Да, видел.

Феллер лишь отводит глаза.

– Мой отец не был... он не здравый человек. Не способен соответствовать своим идеалам, но не потому, что не пытается. Он верил, верит, в силу закона. Верит в цивилизацию. Верит, будто разумное убеждение может сделать мир лучше. Верит во всё то, во что верил Аттикус. Не может жить как его герой... но кто из нас может?

– Я так и не понимаю, в чем тут смысл.

– Так кто мой персонаж?

– Твой?
– Взгляд отстраненный. Он думает.
– Не Аттикус. Ты не фанат цивилизации.

– Я верю в цивилизацию. Лишь не покупаю ту часть, где о разумном убеждении. Люди цивилизованы ровно настолько, насколько кто-то их заставил, вот вам вся трепаная история. Спереди назад и от стенки к стенке.

Он щурится.
– Джим? Он ничего не боится и...

– Эй, смотри. Тема романа - послание, которое извлекают почти все, наверно, того и хотела дама, его писавшая - в том, что понял папа. Видите? Что любовь, надежда, смелость и терпение, разум могут исправить дурное или хотя бы показать людям, что дурно, подтолкнуть мир в направлении справедливости и порядка. Вот что вы почерпнули из него, верно?

Феллер снова дергает плечами.
– Об этом книга.

– Не для меня.

– Моя мать, - произносит Гейл медленно, глядя на социков, притворившихся частной охраной, - говорила, что книга эта насчет последствий того, если ты теряешь понимание своего места в обществе. Насчет... Каким бы ты ни был умным, и добрым - каким бы ни был правым – не важно. Совсем. Нарушишь норму, и общество уничтожит тебя.

Феллер полон скепсиса.
– Хэри?

Я пожимаю плечами.
– Что извлек я? Что Аттикус Финч - долбаный идиот.

Феллер бросает на меня смутно-одобрительный взгляд, щурится. Понимаю. Так он смотрел на меня на обрыве вертикального города: будто я какой-то экзотический жук и он гадает, насколько я опасен.

Скоро узнает. Как и все.

И я сам.

– О, точно, великий человек Аттикус. Мыслитель. Благородный, милый и разумный. Цивилизованный. Хорошо ему. Плохо всем вокруг, - говорю я.
– Все эти чудесные качества дали изрядный итог: клиента застрелили, детей порезали ножом.

– Это же... ну, я... это довольно крайнее....