Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)
Шрифт:
– От этого ты стал меньшим подонком?
– Уж меньшим, чем ты.
– Гейл. Я тот, кто я есть. Как это соотносится с тобой?
Он на миг опускает планшет, морщит лоб.
– Похоже, я тоже тот, кто есть.
– Правда? Где лояльность и дружба, когда Феллер в беде?
– Нам не нужно начинать этот спор, Хэри.
– Он снова играется с планшетом.
– Сколько еще?
– Мне передали, они пытаются собрать кворум. Ты, наверное, удивишься, но не все богатейшие мужчины и женщины Земли проводят жизнь, с замиранием сердца ожидая каждого твоего слова.
– Ага. Вот только
Я знаю, потому что могу их ощутить.
Масло... Они отныне во мне...
И мне следовало бы уже подготовить спич, но я не готов, ведь, знаете, я так же глуп, как они. Знаете, я до сих пор верил, что дело свернет на иной путь. Или надеялся - еще хуже, ведь кому знать дерьмовый расклад лучше меня?
Надежда - для неудачников.
Знаете, похоже, они забыли. Прошло несколько лет, и они подумали, что я уже не тот. Адское пекло: они правы. Я уже не тот.
Однако забавно: похоже, никто не потрудился сесть и реально подумать. Ни один не сел, спрашивая себя: "Если он уже не тот... то каков он сейчас?"
Незаданный вопрос - чертовски опасная штука. Если не задали один вопрос, не задали и следующий. Настоящий.
Никто не потрудился спросить: "Что, если он теперешний - хуже того, прежнего?"
Ливень необычайного:
Добро и зло
"Когда кто-то начинает толковать о добре и зле, крепче держи кошелек".
Ведьмин табун по весне двинулся на север; когда весна закончилась летом, одичавшие лошади бродили по средним высотам восточных склонов Божьих Зубов, в поясе высоких кустарников выше леса, но ниже уровня снега. Дни тянулись, отсчитав месяц; табун постепенно начинал беспокоиться. Лошади стали раздражительными. Нервными. Поединки жеребцов окрасились кровью, иногда бой шел до смерти. Сражались и соперничавшие кобылицы. Три подростка и взрослый конь упали за край обрыва, когда общая стычка после внезапной грозы стала буйством. Один жеребенок не умер сразу и ржал от боли, заглушая бурю. Яростные ветры и зигзаги поражающих землю молний замедлили схождение лошадиной ведьмы. Даже ведьма не могла слететь по крутому склону слепым черным селем. Сотни лошадей кричали, когда лошадиная ведьма смогла добраться до раненого жеребенка и успокоить его, и послать туда, где не помнят боли.
Ведьмин табун начал терять цельность, разделяясь на малые группы, пугливо избегавшие других. Сама лошадиная ведьма стала резкой; и так не лучший характер портился с каждым днем. Однажды ночью Орбек вернулся на стоянку с вяленым мясом, бобами и кукурузой, которые оставили ей поселяне - и увидел, как она вдруг влепила затрещину горшку на огне, разбрызгав кипяток в темноту, и услышал рычание, сопровождавшееся грязной бранью, от которой покраснел бы даже его брат - хуманс.
– Эй.
Она сидела спиной к нему, черный силуэт на фоне огня.
– Мне жаль, что ты это видел.
– Нет проблем.
– Я несчастна.
– Не сюрприз. Я же толкусь рядом все время, да?
– Я зла на него.
– С каждым бывает, -
– Он такой.
– Да на хрен какой.
– Еще воды?
– Беспокоюсь за него.
– Я тоже.
– Но я не должна беспокоиться. Никогда не беспокоюсь.
– Должна-не-должна, да ладно.
– Орбек пожал плечами.
– Не обижайся, ведь мне он спасает жизнь пару раз в месяц и я люблю приемного брата и так далее. Но ты катишь чертовски большую телегу на парня, с которым виделась один день месяц тому назад.
– Прежде я не беспокоилась. Даже не помнила, на что это похоже. И мне не нравится. Я поступаю не так.
– Так друзья поступают ради друзей.
– От друзей - хумансов одна беда.
– Только сейчас догадалась?
Она не ответила. Холод шептал, спускаясь со снежных шапок. Вечнозеленые ветки трещали в костре, плевались искрами.
– Я пойду принесу воды, эй? Проголодался.
Ее силуэт наконец пошевелился, голова опустилась. Через миг она сказала: - Спасибо тебе.
– Друзья ради друзей, а?
– Друзья ради друзей.
В начале лета ночь способна спускаться на Божьи Зубы с ошеломительной скоростью. Небо из голубого становится индиговым с примесью звездной пыли, а тени гор кажутся еще темнее, чем сам ночной мрак. Как раз в такой момент Джонатан Кулак вышел с опушки, прищурился, озирая разбредшийся табун, поддернул на плече пухлые переметные сумы и полез вверх.
Двигался он осторожно, часто останавливался, сберегая дыхание. Шел быстрее там, где было можно, и легкая хромота исчезала через несколько минут, возвращаясь даже после краткого отдыха. Он был в новой одежде: выделанная кожа и плотная парча. Сапоги еще блестели ваксой, хотя носки и пятки успели облупиться. Волосы отросли едва заметно, скальп блестел загаром, а над левым ухом выделялось темное пятно плохо залеченного ожога.
Он поднимался тихо, но лошади замечали его или вынюхивали, и отходили с пути. Постепенно стук боязливых копыт затих, хотя одна лошадь брела всё ближе, пробираясь между россыпями валунов.
Он встал и принялся поджидать ее. Луна была в первой четверти, бросая слишком мало света, он едва смог опознать силуэт массивного всадника.
– Отодрать меня снизу доверху. Как она пустила на спину тебя?
– Он лучше меня проходит по камням. А я устал ждать тебя.
– Огриллоны жрут коней.
– Люди тоже.
Он озирался. Ее не было. В груди стало тяжело, в рту появился вкус пепла и уксуса.
– Не придет, - сказал Орбек.
– Она зла на тебя.
Он нахмурился. Тяжесть в груди пропадала.
– Полагаю, это хорошие новости, - бросил он.
– Думала обо мне, ха?
– Даже не представляешь.
Он понял, что это новость не особо хорошая.
– Всё тихо?
– Как когда.
Он кивнул.
– Слушай, за мной идет человек. Видишь?
Орбек чуть повел глазами. Луна первой четверти для него была не темнее дождливого дня. В тысяче ярдов внизу ловкий человек перебегал из тени в тень, поднимаясь медленно, но упорно, тем же курсом, что шел Джонатан Кулак.
– Ага.