Заметки летописца

Страхов Николай Николаевич

Въ этихъ словахъ, конечно, много скромности, но скромность не помогаетъ, какъ скоро не достаетъ твердой и ясной мысли. И въ самомъ дл, черезъ нсколько страницъ Гумбольдтъ, заговоривъ о томъ же предмет, уже явно выходитъ изъ границъ скромности. Вотъ какъ онъ разсуждаетъ о той раціональной наук о природ, на степень которой «Космосъ» не иметъ никакихъ притязаній.

«Мы еще очень далеки отъ той минуты, когда было бы возможно сосредоточить вс наши чувственныя воззрнія въ единство понятія о природ. Позволительно сомнваться, приблизится ли когда нибудь эта минута. Сложность задачи и неизмримость Космоса почти длаютъ тщетною надежду на это. Но если цлое намъ и недоступно, то, однако же, частное ршеніе задачи, стремленіе къ пониманію явленій остается высочайшею и вчною задачею всякаго изслдованія природы. Оставаясь врнымъ характеру моихъ прежнихъ сочиненій, равно и роду моихъ занятій, которыя были посвящены опытамъ, измреніямъ, дознанію фактовъ, я ограничиваюсь

и въ этой книг эмпирическимъ созерцаніемъ. Оно есть единственная почва, на которой я умю стоять и двигаться съ нкоторой твердостію. Такое изложеніе эмпирической науки, или, скоре, нкотораго аггрегата познаній, не исключаетъ группированія результатовъ по руководящимъ идеямъ, обобщенія частностей, постояннаго изысканія эмпирическихъ законовъ природы. Конечно, мыслящее познаніе, раціональное пониманіе мірозданія представляли бы еще боле возвышенную цль. Я далекъ отъ того, чтобы стремленія, въ которыхъ самъ не пробовалъ участвовать, порицать только потому, что результаты ихъ до сихъ поръ оставались сомнительными. Вслдствіе многоразличнаго превратнаго пониманія, и совершенно несогласно съ цлью и указаніемъ глубокомысленныхъ и могущественныхъ мыслителей, снова пробудившихъ эти уже свойственныя древнему міру стремленія, натурфилософскія системы нкоторое время грозили въ нашемъ отечеств отвлечь умы отъ серіознаго и стоящаго въ такомъ близкомъ сродств съ матеріальнымъ благосостояніемъ государствъ — изученія математическихъ и физическихъ наукъ. Отуманивающая мечта достигнутаго обладанія, особенный, странно-символизирующій языкъ, схематизмъ боле узкій, чмъ какой когда либо налагали на человчество средніе вка, — вотъ чмъ были обозначены, при юношескомъ злоупотребленіи благородныхъ силъ, радостныя и короткія сатурналіи чисто идеальнаго познанія природы. Я повторяю выраженіе: злоупотребленіе силъ; ибо умы строгіе, одновременно преданные философіи и наблюденію, остались чужды этимъ сатурналіямъ. Совокупность опытныхъ познаній и во всхъ частяхъ развитая философія природы (если только такое развитіе когда нибудь достижимо) не могутъ стать въ противорчіе, если философія природы, согласно съ своимъ общаніемъ, есть раціональное пониманіе дйствительныхъ явленій въ мірозданіи. Если является противорчіе, то вина лежитъ или на пустот умозрнія, или же на притязаніи эмпиріи, предполагающей, что опытомъ доказано больше, чмъ сколько имъ дано на самомъ дл».

Вотъ объясненіе, въ которомъ нельзя не видть шаткости и неопредленности. Гумбольдтъ прямо называетъ свою книгу аггрегатомъ познаній; но въ тоже время не вовсе отказывается отъ нкоторой научной связи, отъ руководящихъ идей, отъ обобщенія частностей и т. д. Казалось бы, слдовало избрать одно изъ двухъ: если аггрегатъ, то чистый аггрегатъ, механическое скопленіе; если же идеи и обобщенія, то не въ вид исключенія, не какъ нчто терпимое, а вполн, цликомъ, вс идеи и обобщенія, къ какимъ способенъ взятый предметъ.

Относительно натурфилософіи Гумбольдтъ какъ будто отказывается судить; говоритъ, что это поприще ему чуждо, что онъ даже далекъ отъ того, чтобы порицать эти стремленія; но вслдъ за тмъ судитъ ихъ весьма ршительно и порицаетъ весьма рзко. Нсколько разъ онъ оставляетъ даже нершеннымъ, возможна ли настоящая натурфилософія; но подъ конецъ, несмотря на оговорки и осторожныя фразы, говоритъ о ней, какъ о дл существующемъ и превосходно объясняетъ источники противорчій между нею и эмпиріею. Всякое противорчіе такого рода есть врный признакъ или того, что умозрніе пусто, несостоятельно, или того, что эмпирія преувеличиваетъ значеніе опыта, принимаетъ за доказанное то, что не доказано. А вдь это что значитъ? Значитъ, что къ опыту прибавляется къ фактамъ присоединятся гипотеза, идея, что нибудь `a priori. Слдовательно, эмпирики-натуралисты дйствуютъ въ этомъ случа также, какъ натурфилософы. Вся разница только въ томъ, что физики, химики и проч. длаютъ это безсознательно, а философы сознаютъ, что они длаютъ. Спрашивается, что же лучше? Вести ли дло съ яснымъ сознаніемъ, или же отрекаться и отплевываться отъ всякой философіи, и между тмъ безсознательно философствовать?

Что такое семинаристы?

Вопросъ весьма современный, сильно напрашивающійся на вниманіе и вызывающій на размышленіе. Если бы кто усумнился въ этомъ, то я могъ бы отвчать, какъ въ комедіи:

Не я сказалъ, другіе говорятъ.

Вотъ, напримръ, какъ начинается статья: «Нсколько словъ о семинарскомъ образованіи», явившаяся въ № 5 «Русскаго Встника»:

«Кто въ послдніе годы нсколько всматривался въ отношенія общества къ учащемуся юношеству, тотъ, безъ сомннія, замтилъ значительную перемну въ общественномъ мнніи. Въ то время, какъ мода на студентовъ университета такъ долго существовавшая, мало по малу слабетъ, семинаристы начинаютъ обращать на себя особенное вниманіе. Семинаристъ, существо до сихъ поръ презрнное, самое названіе котораго недавно еще было почто ругательствомъ въ образованномъ кружк, становится предметомъ любопытства, вниманія, наблюденія. Семинаристы вдругъ очутились въ положеніи какой-то досел невиданной зоологической особи, останавливающей на себ вниманіе ученыхъ и любопытныхъ».

Въ этихъ словахъ весьма много справедливаго. Прибавлю, что вопросъ

поднятъ уже давно; объ немъ толковалось при выход сочиненій Добролюбова; было кое-что сказано, когда поднялось столько споровъ и разговоровъ изъ-за «Отцовъ и дтей» Тургенева. Тогда, мы помнимъ, «Русскій Встникъ» поставилъ на видъ читателямъ семинарское происхожденіе Базарова и давалъ этому важное значеніе. Объ семинаристахъ вообще было сказано такъ: «это та волнующаяся среда, которая со всхъ сторонъ приливаетъ къ нашему высшему сословію, группируется на его окраинахъ и просачивается въ него со всхъ сторонъ».

Но сколько нибудь правильнаго и яснаго развитія и разъясненія вопроса намъ еще приходится ожидать. Это самое, т. е. существованіе вопроса и отсутствіе его ршенія, я и хотлъ занести въ свои замтки. Статья «Русскаго Встника», изъ которой я сдлалъ выписку, содержитъ, къ сожалнію, только весьма блдныя и мелочныя замчанія даже въ отношеніи къ своему особенному предмету, въ семинарскому образованію. Она подписана: Семинаристъ.

Одинъ изъ знакомыхъ мн семинаристовъ, человкъ весьма ярко изображающій собою семинарскій типъ (надобно отдать имъ справедливость: они вс ярки, въ какой бы разновидности своего типа они не принадлежали), очень любитъ сравнивать вопросъ о семинаристахъ съ тмъ знаменитымъ вопросомъ, который былъ трактованъ Аббатомъ Сіэсомъ въ начал французской революціи: что такое третье сословіе? Сіэсъ, какъ извстно, ршилъ вопросъ такъ: оно есть все! Чмъ оно было до сихъ поръ? Ничмъ. Чего оно хочетъ? Стать чмъ нибудь.

Такъ точно слдуетъ, по мннію моего знакомаго, отвчать и на вопросъ: что такое семинаристы?

Не смотря на совершенную разнородность сравниваемыхъ предметовъ, въ этомъ сравненіи, какъ мн кажется, есть нкоторая тонкая мткость.

Нчто о легкомысліи

Для того, чтобы писать много, чтобы быть многорчивымъ и плодовитымъ, достаточно обладать тмъ свойствомъ, которое называется легкомысліемъ. Подъ легкомысліемъ я разумю не просто недостатокъ глубокомысліи, а нкоторое весьма положительное свойство, своеобразную дятельность мысли, именно мышленіе весьма живое и работающее, но находящееся, такъ сказать, въ зачаточномъ состояніи. Человка, обладающаго этимъ качествомъ, все занимаетъ, все живо интересуетъ и затрогиваетъ; но, такъ какъ ни одинъ предметъ не можетъ на долго остановить его, такъ какъ онъ не способенъ, остановившись на предмет, все больше и больше втягиваться въ него, рыться все дальше и дальше въ глубину, то онъ перебгаетъ съ предмета на предметъ, съ одного явленія на другое, и мысль его плодится и дробится безъ конца. Во всякомъ случа, это явленіе свидтельствуетъ о дятельности мысли, а отнюдь не о ея пустот. Въ подтвержденіе сошлюсь на одно замчаніе, которое поразило меня, когда я въ первый разъ его прочиталъ. Нкоторый остроумный и глубокій писатель утверждаетъ, что постоянное безпокойство и безпричинная подвижность, которыя свойственны обезьянамъ, доказываютъ, что мыслъ уже стремится въ нихъ пробудиться. Въ самомъ дл, другія животныя, будучи совершенно чужды мысли, правильно и неизмнно повинуются своимъ внутреннимъ влеченіямъ и потому представляютъ въ своихъ дйствіяхъ опредленность и спокойствіе. Обезьяны же потому безпокойны, что ихъ тревожитъ поползновеніе мыслить. Он какъ будто хотятъ остановить на предметахъ больше вниманія, чмъ сколько подобаетъ животному. Но это вниманіе даетъ осчку, мысль не успваетъ укрпиться на предмет, и вотъ обезьяна бросается съ одного предмета на другой, повидимому, не извстно зачмъ, безъ всякой опредленной цли, безъ всякаго результата; настоящая причина этого та, что она пробуетъ мыслить, но что мышленіе ей не удается.

Привожу здсь это замчаніе не съ тмъ, чтобы отнести его въ кому нибудь лично, а единственно потому, что оно показалось мн исполненнымъ нкоторой назидательности, такъ что, я думаю, его можно приложить въ длу во многихъ и различныхъ отношеніяхъ и обстоятельствахъ.

Безпрерывныя открытія

Мы, т. е. наша литература, наша умственная жизнь, еще очень молоды и неопытны. Доказательствомъ этому служитъ тотъ несомннный фактъ, что для насъ, очевидно,

….новы Вс впечатлнья бытія.

Все насъ удивляетъ и поражаетъ; для васъ все кажется новымъ въ этомъ дряхломъ мір; везд мы находимъ неожиданныя чудеса; везд длаемъ необыкновенныя открытія.

Открытія эти обыкновенно длаются нами на Запад. Нкоторыя книжки, которыя тамъ пишутся, до того приходятся намъ по вкусу, что мы производимъ ихъ творцовъ въ великихъ людей, а мннія и взгляды, ими проповдуемые, считаемъ міровыми открытіями и непреложными истинами. Идолопоклонство происходитъ въ огромныхъ размрахъ; тогда никто и ничто не можетъ насъ убдить, что ваши новооткрытые геніи не геніи, а весьма простые люди, а ихъ мннія не новйшія открытія, а давнишніе и общеизвстные взгляды.

Одинъ изъ самыхъ многопоклоняемыхъ и славимыхъ идоловъ такого рода въ настоящую минуту у насъ есть Бокль. Я не буду здсь судить о немъ, а хочу только указать на одно довольно забавное и довольно характеристичное преувеличеніе силы этого авторитета. Въ 4-й книжк «Русскаго Слова» есть статья г. Шелгунова, подъ названіемъ Ученая односторонность. Въ ней разбирается XIII томъ исторіи Россіи Соловьева. Между прочимъ, критикъ выписываетъ и разбираетъ начальныя строки этого тома. Вотъ они для ясности дла: