Замогильные записки Пикквикского клуба
Шрифт:
Казалось, черезъ нсколько секундъ воспоминанія его оживились и сознаніе воротилось. Онъ судорожно схватилъ мою руку и сказалъ:
"— Не оставляй меня, старый товарищъ, не оставляй. Она убьетъ меня, я знаю.
"— Давно онъ въ такомъ положеніи? — спросилъ я, обращаясь къ его плачущей жен.
"— Со вчерашней ночи, — отвчала она. — Джонъ, Джонъ! Разв ты не узнаешь меня?
"— Не пускай ее ко мн! — вскричалъ больной, судорожно вздрагивая, когда она хотла склонить надъ нимъ свою голову. — Прогони ее, ради Бога! Мн тошно ее видть.
"Онъ дико вытаращилъ на нее глаза, исполненные тревожныхъ опасеній, и принялся шептать мн на ухо:
"— Я билъ ее, Яковъ, жестоко билъ вчера и третьяго дня, часто билъ. Я морилъ ихъ голодомъ и холодомъ — ее и ребенка: теперь я слабъ и беззащитенъ… Яковъ, она убьетъ меня, я знаю. Какъ она плакала, когда я ее билъ! О, еслибъ ты видлъ, какъ она
"Онъ выпустилъ мою руку и въ изнеможеніи упалъ на подушку.
"Я совершенно понялъ, что все это значило. Если бы еще оставались какія нибудь сомннія въ моей душ, одинъ взглядъ на блдное лицо и костлявыя формы женщины могъ бы удовлетворительнымъ образомъ объяснить настоящій ходъ этого дла.
"– Вамъ лучше отойти, я полагаю, — сказалъ я, обращаясь къ жалкому созданію. — Вы не можете принести пользы вашему супругу. Вроятно, онъ успокоится, если не будетъ васъ видть.
"Бдная женщина отошла отъ своего мужа. Черезъ нсколько секундъ онъ открылъ глаза и съ безпокойствомъ началъ осматриваться вокругъ себя.
"— Ушла ли она? — спросилъ онъ съ нетерпніемъ.
"— Да, да, — сказалъ я, — теб нечего бояться.
"— Вотъ что, старый другъ, — сказалъ онъ тихимъ голосомъ, — и больно мн, и тошно, и гадко видть эту женщину. Это — олицетворенная кара для меня. Одинъ взглядъ на нее пробуждаетъ такой ужасный страхъ въ моемъ сердц, что я готовъ съ ума сойти. Всю прошлую ночь ея огромные глаза и блдное лицо кружились надо мной: куда бы я ни повернулся, вертлась и она, и всякій разъ какъ я вздрагивалъ и просыпался отъ своего лихорадочнаго бреда, она торчала y моего изголовья и дико, и злобно озирала меня съ ногъ до головы.
"Онъ ближе наклонился къ моему уху, и продолжалъ глухимъ, взволнованнымъ шепотомъ:
"— Это вдь, собственно говоря, злой духъ, a не человкъ. Да, да, я знаю. Будь она женщина — ей давно бы слдовало отправиться на тотъ свтъ. Никакая женщина не можетъ вынести того, что она перенесла. Уфъ!
" Съ ужасомъ воображалъ я длинный рядъ жестокостей и страданій, которыя должны были произвести такое впечатлніе на этого человка. Отвчать мн было нечего: кто могъ доставить утшеніе или надежду отверженному созданію, утратившему человческія чувства?
"Часа два я просидлъ въ этомъ жилищ нищеты и скорби. Больной стоналъ, метался, бормоталъ невнятныя восклицанія, исторгаемыя физической болью, забрасывалъ руки на голову и грудь и безпрестанно переворачивался съ боку на бокъ. Наконецъ, онъ погрузился въ то безсознательное состояніе, гд душа безпокойно блуждаетъ въ лабиринт смутныхъ и разнообразныхъ сценъ, переходя съ одного мста въ другое, безъ всякаго участія со стороны разсудка, и безъ возможности освободиться изъ подъ неописаннаго чувства настоящихъ страданій. Имя причины думать, что горячка теперь невдругъ перейдетъ въ худшее состояніе, я оставилъ несчастнаго страдальца, общавшись его жен придти вечеромъ на другой день и просидть, если понадобится, всю ночь y постели больного.
"Я сдержалъ свое слово. Въ послднія сутки произошла съ нимъ страшная перемна. Глаза, глубоко впалые и тусклые, сверкали неестественнымъ и ужаснымъ блескомъ. Губы запеклись, окровянились и растреснулись во многихъ мстахъ; сухая, жесткая кожа разгорлась по всему тлу, и дикое, почти неземное выраженіе тоски на лиц страдальца всего боле обнаруживало роковыя опустошенія, произведенныя недугомъ. Ясно, что горячка достигла самой высшей степени.
"Я занялъ свое прежнее мсто и неподвижно просидлъ нсколько часовъ, прислушиваясь къ звукамъ, способнымъ глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То былъ неистовый бредъ человка, умирающаго преждевременною и неестественною смертью. Изъ того, что сказалъ мн врачъ, призванный къ одру больного, я зналъ, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидтелемъ послдней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видлъ я, какъ изсохшіе члены, которые, не дальше какъ часовъ за семьдесятъ кривлялись и вытягивались на потху шумнаго райка, корчились теперь подъ смертельной пыткой горячки; и слышалъ я, какъ пронзительный хохотъ арлекина смшивался съ тихими стонами умирающаго человка.
"Трогательно видть и слышать обращеніе души къ обыкновеннымъ дламъ и занятіямъ нормальной жизни, когда тло, между тмъ, слабое и безпомощное, поражено неисцлимымъ недугомъ; но какъ скоро эти занятія, по своему характеру, въ сильнйшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять съ важными и торжественными идеями, то впечатлніе, производимое подобнымъ наблюденіемъ, становится чрезвычайно поразительнымъ и сильнымъ. Театръ и трактиръ были главнйшими сценами похожденій страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Былъ вечеръ, грезилось ему; y него роль въ ныншнемъ спектакл. Поздно. Пора идти. Зачмъ они останавливаютъ его? Зачмъ не пускаютъ изъ трактира? Ему надобно идти: онъ потеряетъ жалованье. Нтъ! за него уцпились, не пускаютъ его. Онъ закрылъ свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою безхарактерность и жестокость неутомимыхъ преслдователей. Еще минута, и онъ декламировалъ шутовскія вирши, выученныя имъ для послдняго спектакля. Онъ всталъ и выпрямился на своей постели, раздвинулъ изсохшіе члены и принялся выдлывать самыя странныя фигуры: онъ былъ на сцен; онъ игралъ. Посл минутной паузы, онъ проревлъ послдній куплетъ какой-то оглушительной псни. Вотъ онъ опять въ трактир: ухъ, какъ жарко! Ему было дурно, боленъ онъ былъ, очень боленъ; но теперь ничего: онъ здоровъ и счастливъ. Давайте вина. Кто же вырвалъ рюмку вина изъ его рукъ? Опять все тотъ же гонитель, который преслдовалъ его прежде. Онъ опрокинулся навзничь, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ.
"Слдовалъ затмъ періодъ кратковременнаго забытья. Усталые члены успокоились, онмли, и въ комнат распространилась тишина, прерываемая только удушливымъ дыханіемъ чахоточной жены. Но вотъ онъ опять воспрянулъ и душой, и тломъ и снова обратился къ занятіямъ прошедшей жизни. На этотъ разъ пробирается онъ впередъ и впередъ, черезъ длинный рядъ сводчатыхъ комнатъ и каморокъ, тсныхъ, узкихъ, мрачныхъ и низкихъ до того, что ему на карачкахъ надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернетъ онъ голову или руку, везд и все заслоняетъ ему путь. Миріады наскомыхъ жужжатъ и прыгаютъ въ спертомъ и затхломъ пространств, впиваются въ уши и глаза, въ ротъ и ноздри, кусаютъ, жалятъ, высасываютъ кровь. Пресмыкающіеся гады гомозятся и кишатъ на потолк и стнахъ, взбираются на его голову, прыгаютъ и пляшутъ на его спин. Прочь, прочь, кровопійцы! И вдругъ мрачный сводъ раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздухъ прояснился, наскомыя исчезли, гады провалились; но мсто ихъ заступили фигуры мрачныя и страшныя, съ кровожадными глазами, съ распростертыми руками. Все это старые пріятели, мошенники и злоди, сговорившіеся погубить его. Вотъ они смются, фыркаютъ, длаютъ гримасы, и вотъ — прижигаютъ его раскаленными щипцами, скручиваютъ веревкой его шею, тянутъ, давятъ, душатъ, и онъ вступаетъ съ ними въ неистовую борьбу за свою жизнь. "Наконецъ, посл одного изъ этихъ пароксизмовъ, когда мн стоило неимоврныхъ трудовъ удерживать его въ постели, онъ впалъ, повидимому, въ легкій сонъ. Утомленный продолжительнымъ и безпокойнымъ бодрствованіемъ, я сомкнулъ глаза на нсколько минутъ; но вдругъ сильный толчекъ въ плечо пробудилъ опять мое усыпленное вниманіе. Больной всталъ и, безъ посторонней помощи, услся на своей постели: страшная перемна была на его лиц; но сознаніе, очевидно, воротилось къ нему, потому что онъ узналъ меня. Ребенокъ, бывшій до этой поры безмолвнымъ и робкимъ свидтелемъ неистовыхъ порывовъ страждущаго безумца, быстро вскочилъ на ноги и съ пронзительнымъ крикомъ бросился къ своему отцу. Мать поспшно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бшеный мужъ не изуродовалъ дитя; но, замтивъ страшную перемну въ чертахъ его лица, она остановилась, какъ вкопанная, подл постели. Онъ судорожно схватился за мое плечо и, ударивъ себя въ грудь, розинулъ ротъ, длая, повидимому, отчаянныя усилія для произнесенія какихъ-то словъ. Напрасный трудъ! Онъ протянулъ правую руку къ плачущему младенцу и еще разъ ударилъ себя въ грудь. Мучительное хрипніе вырвалось изъ горла — глаза сверкнули и погасли — глухой стонъ замеръ на посинлыхъ устахъ, и страдалецъ грянулся навзничь — мертвый!"
Намъ было бы весьма пріятно представить нашимъ читателямъ мнніе м-ра Пикквика насчетъ исторіи, разсказанной странствующимъ актеромъ; но, къ несчастію, мы никакъ не можемъ этого сдлать вслдствіе одного совершенно непредвидннаго обстоятельства.
Уже м-ръ Пикквикъ взялъ стаканъ и наполнилъ его портвейномъ, только-что принесеннымъ изъ буфета; уже онъ открылъ уста для произнесенія глубокомысленнаго замчанія: "именно такъ", — въ путевыхъ запискахъ м-ра Снодграса объяснено точнйшимъ образомъ, что маститый президентъ дйствительно открылъ уста, — какъ вдругъ въ комнату вошелъ лакей и доложилъ:
— Какіе-то джентльмены, м-ръ Пикквикъ.
Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свтъ лишился дополнительныхъ замчаній великаго мужа, которымъ, безъ сомннія, суждено было объяснить многіе загадочные пункты психологіи и метафизики. Бросивъ суровый взглядъ на слугу, м-ръ Пикквикъ окинулъ испытующимъ взоромъ всхъ присутствующихъ членовъ, какъ будто требуя отъ нихъ извстій относительно новыхъ пришельцевъ.
— Я знаю, кто это, сказалъ м-ръ Винкель, — ничего! Это мои новые пріятели, съ которыми я сегодня познакомился по весьма странному стеченію обстоятельствъ. Прекраснйшіе люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надюсь, вы ихъ полюбите.