Замогильные записки Пикквикского клуба

Диккенс Чарльз

"Дядя сидлъ, опершись головою о руки, и думалъ о той озабоченной, суетливой толп, которая каталась въ прежніе годы въ этихъ самыхъ старыхъ каретахъ, a теперь, можетъ быть, измнилась и также безмолвствовала, какъ они. Онъ думалъ о томъ множеств людей, которымъ эти грязные, заплесневлые экипажи приносили ежесуточно и во всякую погоду и трепетно ожидаемыя извщенія, и страстно желаемыя отсрочки, и общанныя увдомленія о здоровьи и благополучіи, и неожиданныя всти о болзни и смерти. Купецъ, любовникъ, жена, вдова, мать, школьникъ, даже малютка, ковылявшій къ двери при щелканьи почтоваго бича, какъ вс они ожидали, бывало, прибытія стараго дилижанса! И гд были вс они теперь?

"Джентльмены, дядя мой говаривалъ, что онъ помышлялъ обо всемъ этомъ въ то время, но я скоре подозрваю, что онъ вычиталъ это поздне изъ какой-нибудь книжки,

потому что самъ же онъ положительно подтверждалъ, что впалъ въ родъ забытья, сидя на старой дрог и глядя на разрушенные дилижансы; онъ былъ внезапно пробужденъ изъ него какимъ-то звучнымъ церковнымъ колоколомъ, пробившимъ два часа. Дядюшка же былъ обыкновенно такой неторопливый мыслитель, что дйствительное обдуманіе всхъ вышесказанныхъ вещей заняло бы его, по крайней мр, до половины третьяго. Я держусь поэтому того мннія, джентльмены, что мой дядя впалъ въ родъ забытья, не успвъ подумать ршительно ни о чемъ.

"Какъ бы тамъ ни было, впрочемъ, церковный колоколъ пробилъ два. Дядя мой проснулся, протеръ себ глаза и вскочилъ на ноги отъ изумленія.

"Лишь только пробило два часа, въ одно мгновеніе все тихое и пустынное мсто оживилось и закипло дятельностію. Дверцы дилижансовъ снова висли на своихъ петляхъ, обивка была въ порядк, желзныя части блестли заново, краска посвжла, фонари горли; на всхъ козлахъ были подушки и длинные чехлы, разсыльные совали пакеты въ каждый экипажный карманъ, кондукторы укладывали сумки съ письмами, конюхи выливали ведра воды на поновленныя колеса, рабочіе налаживали дышла къ каждому дилижансу, явились пассажиры, прислуга тащила ихъ чемоданы, кучера запрягали лошадей — однимъ словомъ, было совершенно ясно, что каждый изъ находившихся тутъ экипажей сноровлялся въ путь. Джентльмены, дядя мой при этомъ зрлищ вытаращилъ глаза до такой степени, что потомъ, до самой послдней минуты своей жизни, дивился, какъ это онъ не утратилъ способности снова закрывать ихъ.

"— Садитесь, сэръ, — сказалъ кто-то, и въ то же время дядя почувствовалъ y себя на плеч чью-то руку, — вы записаны на внутреннее мсто. Вамъ, я полагаю, лучше ссть теперь же.

"— Я записанъ? — произнесъ дядя, оборачиваясь.

"– Разумется.

"Дядя мой, джентльмены, не могъ возразить ничего, до того онъ былъ озадаченъ. Конечно, это было удивительно, но еще чудне показалось дяд, что, хотя здсь тснилась цлая толпа и ежеминутно прибывали новыя лица, но нельзя было объяснить, откуда они появлялись: казалось, что они родятся какимъ-то страннымъ образомъ изъ воздуха или изъ земли и исчезаютъ тмъ же путемъ. Лишь только разсыльный сдавалъ свою ношу въ дилижансъ и получалъ свое вознагражденіе, онъ поворачивался и уходилъ, но прежде, чмъ мой дядя успвалъ выразить удивленіе и ршить, куда пропалъ разсыльный, полдюжины новыхъ разсыльныхъ уже торчали на томъ же мст и гнулись подъ тяжестью ношъ, которыя казались до того громадными, что должны были ихъ раздавить. И пассажиры были одты какъ-то странно: вс въ длинныхъ, широко окаймленныхъ, вышитыхъ кафтанахъ, съ большими манжетами и беъь воротниковъ. И въ парикахъ, джентльмены, — большихъ, настоящихъ парикахъ съ косой назади. Дядя не могъ понять ршительно ничего.

"— Ну, садитесь же, что ли, вдь ужъ пора, — повторилъ человкъ, обращавшійся прежде къ дяд. Онъ былъ одтъ въ платье почтоваго кондуктора, былъ тоже въ парик и съ громадными манжетами на своемъ кафтан; въ одной рук онъ держалъ фонарь, a въ другой громадную двухстволку, готовясь въ то же время, запустить эту руку въ свой маленькій дорожный ящикъ. — Сядете-ли вы, наконецъ, Джекъ Мартинъ? — сказалъ онъ, поднося фонарь къ лицу моего дяди.

"— Позвольте! — произнесъ дядя, отступая на шагъ или два. — Это совсмъ ужъ безцеремонно!

"— Такъ стоитъ на путевомъ лист,- возразилъ кондукторъ.

"— И не стоитъ передъ этимъ "мистеръ?" — спросилъ дядя, потому что онъ находилъ, джентльмены, что кондукторъ, котораго онъ совсмъ не зналъ, называя просто-напросто Джекомъ Мартиномъ, позволяетъ себ вольность, которую, конечно, не допустило бы почтовое управленіе, еслибъ только этотъ фактъ дошелъ до его свднія.

"— Нтъ, не стоитъ, — хладнокровно отвчалъ кондукторъ.

"— И за путь заплочено? — полюбопытствовалъ дядя.

"— Разумется! — отвчалъ кондукторъ.

"— Заплочено?… — произнесъ дядя. — Въ такомъ случа… который дилижансъ?

"— Вотъ

этотъ, — сказалъ кондукторъ, указывая на старомодный эдинбурго-лондонскій мальпостъ, y котораго были уже отворены дверцы и подножки опущены. — Стойте… вотъ и другіе пассажиры. Пропустите ихъ впередъ.

"— При этихъ словахъ кондуктора появились, прямо подъ носомъ y моего дяди, нсколько пассажировъ. Впереди всхъ шелъ молодой джентльменъ въ напудренномъ парик и небесно голубомъ кафтан, вышитомъ серебромъ, очень полномъ и широкомъ въ полахъ, которыя были обшиты накрахмаленнымъ полотномъ. Тиджинъ и Уэльпсъ торговали ситцами и льняными тканями для жилетовъ, поэтому дядя разузнавалъ матеріи съ перваго взгляда. На пассажир были еще короткіе штаны и родъ штиблетовъ, надтыхъ поверхъ его шелковыхъ чулковъ; башмаки съ пряжками; на рукахъ манжеты; на голов треугольная шляпа; съ боку длинная тонкая шпага. Полы его жилета доходили до бедеръ, a концы галстуха до пояса. Онъ важно приблизился къ дверцамъ кареты, снялъ свою шляпу и продержалъ ее надъ своею головою, вытянувъ руку во всю длину и оттопыривъ при этомъ мизинецъ въ сторону, какъ длаютъ многіе щепетильные люди, держа чашку чая; потомъ сдвинулъ ноги, отвсилъ глубокій поклонъ и протянулъ впередъ свою лвую руку. Мой дядя хотлъ уже подвинуться впередъ и отъ всего сердца пожать протянутую руку джентльмена, какъ вдругъ замтилъ, что вс эти учтивости относились не къ нему, a къ молодой леди, которая показалась въ эту минуту y подножки и была одта въ старомодное зеленое бархатное платье съ длинною таліею и корсетикомъ. На голов y нея не было шляпки, джентльмены, a была она закутана въ черный шелковый капюшонъ, но когда она оглянулась на минуту, готовясь войти въ дилижансъ, дядя увидлъ такое восхитительное личико, какого не встрчалъ никогда, — даже и на картинкахъ. Она вошла въ карету, придерживая одною рукою свое платье, и дядя говаривалъ всегда, съ прибавленіемъ крпкаго словца, когда разсказывалъ эту часть исторіи, что онъ и не поврилъ бы, что ноги и ступни могутъ быть доведены до такой степени совершенства, если бы не удостоврился въ томъ собственными глазами.

"Но при одномъ мимолетномъ взгляд на чудное личико этой леди дядя примтилъ, что на ея лиц выражался испугъ, и она смотрла совсмъ потерянной; она бросила на дядю умоляющій взглядъ, онъ замтилъ тоже, что молодой человкъ въ напудренномъ парик, несмотря на выказанную имъ любезность, можно сказать самую великосвтскую, ухватилъ леди прекрпко за руку возл кисти, при вход ея въ карету, и немедленно послдовалъ за нею самъ. Какой-то молодецъ необыкновенно подозрительной наружности, въ нахлобученномъ темномъ парик, въ кафтан сливяного цвта, въ сапогахъ, доходившихъ ему до ляшекъ, и съ широкой шпагой y бедра, видимо принадлежавшій тоже къ ихъ обществу, услся возл молодой дамы, которая отшатнулась въ уголъ кареты при его приближеніи. Замтивъ это движеніе прелестной незнакомки, дядя убдился окончательно, что первое его впечатлніе было врно и что должна случиться какая-нибудь таинственная и мрачная драма или, по его собственному выраженію, "какая-нибудь гайка развинтилась". Изумительно даже, съ какой быстротою онъ поршилъ помочь этой леди въ случа опасности, если только она будетъ нуждаться въ его помощи.

"– Смерть и молнія! — воскликнувъ молодой джентльменъ, схватываясь рукою за свою шпагу, когда дядя мой вошелъ въ карету.

"— Кровь и громъ! — заревлъ другой джентльменъ и съ этими словами, вытянувъ свою огромную шпагу изъ ноженъ, ткнулъ ею дядю безъ дальнйшей церемоніи. Дядя былъ безоруженъ, но онъ съ величайшею ловкостью стащилъ съ подозрительнаго джентльмена его треугольную шляпу и, подставивъ ея тулью прямо подъ остріе шпаги, смялъ ее, потомъ захватилъ его шпагу за остріе и крпко держалъ ее въ своей рук.

"— Ткни его сзади! — закричалъ подозрительный джентльменъ своему товарищу, тщетно стараясь высвободить свою шпагу.

"— Пусть не пробуетъ! — крикнулъ дядя, пуская въ ходъ одинъ изъ своихъ каблуковъ самымъ угрожающимъ образомъ. — Я выбью ему мозги, если таковые имются, a если нтъ, то расколочу черепъ!

" И, напрягая въ это мгновеніе вс свои силы, дядя вырвалъ изъ рукъ подозрительнаго человка его шпагу и вышвырнулъ ее въ окно дилижанса; молодой человкъ снова прооралъ: "смерть и молнія!" схватился за рукоять своей шпаги съ весьма грознымъ видомъ, однакожъ ея не обнажилъ. Можетъ быть, джентльмены, онъ боялся встревожить молодую леди, какъ говаривалъ мой дядя съ усмшкой.