Замок Эйвери
Шрифт:
– Я здесь, Блейз, родной мой, - говорю я тихо.
– Как ты назвал меня? Повтори, пожалуйста, громче, а то у меня словно бы уши заложило…
– Я сказал: «родной мой», вот и всё.
– Теперь ты - полноправный член семьи Цабиньо, - его голос торжествует.
– Помнишь, при вручении перстня я назвал тебя так же? Теперь ты ответил и, значит, ты - мой духовный родственник!
– Но я… не готов, я же граф Снейп. Как я могу из-за одного неосторожного слова поменять семью?
– Я же сказал - «духовный», а это значит, ты имеешь право голоса при принятии решений в моей семье, право
Только, очень тебя прошу - не лишай моих детей наследства по завещанию, которое я написал своей кровью, находясь в плену у Горта.
– Я не… У меня и в в мыслях нет вмешиваться в дела твоей семьи, Блейз, поверь мне.
– Посмотри на перстень.
Я смотрю на него и вижу, как он, серебряный, тонкой работы словно приобретает блеск золота.
– Он, кажется, покрыт позолотой, Блейз. Что всё это значит?
– Он стал золотым - алхимики моего рода добились такой степени волшебства - трансмутации элементов.
– Но это же… прямой путь к получению философского камня.
– Он у меня с собой, в Хоге дам взглянуть, - спокойно заявляет Блейз.
– У тебя?
– Да, но он - не панацея, отнюдь. Я уже проверял на себе, когда сращивал сломанные колени. Он не помог мне ни на йоту.
– Но… может, он помог бы тебе… сейчас?
– А против чёрной магии он, сотворённый из светлой тинктуры, бессилен.
– Ты проверял?
– Нет, проверить его на себе, подвергшемуся действию Тёмных Искусств - значит убить его.
– Так зачем же нужен и как можно «убить» философский камень?!
– Нужен он для трансмутации сиклей в галеоны, в общем, любого качества серебра в чистое золото и, видишь ли, он… живой.
– А вечная жизнь?
– Только для тех, кто «войдёт в возраст», то есть доживёт до семидесяти пяти.
– Так зачем ты возишь его с собой?
– Я пока что, единственный совершеннолетний наследник семьи, и у меня есть огромная просьба к тебе, Сев - отдай его моему наследнику Генрикусу, пожалуйста. Тогда он, в свою очередь, станет держателем камня.
– Ох, кажется, Блейз, ненадого переживу я тебя.
– я не сокрушаюсь, но и не выказываю радости по этому поводу. Мне, всё же, кажется, что третий, последний инфаркт добьёт меня пусть не сразу, но вскоре после кончины Блейза - сердце затоскует-защемит по возлюбленному… к которому я пылаю, нет, страдаю чувством, много большим, нежели к его предшественникам. «Лебединая любовь», - проносится в мозгу. Неужели такой холодный, неприступный на вид и пылкий в любви профессор зеьеварения познает ещё и её?! «Да», - приходит ответ откуда-то из бессознательного, - «познаешь». Может, если я умру скоро вслед за Блейзом, наши души встретятся в Посмертии? И мы будем бродить по нему рука в руке, чтобы не затеряться в сонме духов?
– Будем, Сев.
– Ты слышал мои мысли, но как?
– Нет, я ничего не слышал, кроме твоего вопроса о Посмертии, извини, что я вмешиваюсь, ладно?
– Но тогда мне следует заавадиться сразу после твоей смерти, Блейз, а это противоречит положению кодекса семьи: «Графы Снейп никогда не поддаются сиюминутным чувствам.»
– А твоя любовь
– с тревогой спрашивает Блейз.
– Нет, не подумай, что я желаю тебе смерти, просто я… знаю, что мы умрём друг за другом. Поверь, я не хотел говорить о твоей вероятностной линии жизни, но раз уж зашёл такой разговор…
– Я последую за тобой, возлюбленный мой Блейз.
Наконец, пора бы и поспать уже, а то рассвет близок - я чувствую это, хотя ещё темно. Положив шлафрок на кресло, забираюсь под своё одеяло и тут же засыпаю.
Глава 19.
Просыпаюсь я от громких звуков над ухом, с трудом соображаю, кто я и где, а барабанные перепонки уже разрываются от… сухого, мучительного кашля Блейза.
Беру из кармана шлафрока одной рукой приготовленный именно для такого случая чистый именной платок, протягиваю Блейзу, он плюёт в него скопившейся кровью, которую бедняжка боялся выпюнуть на чистое бельё, а вторую руку просовываю ему под спину и стараюсь заставить его сесть - разумеется, не выходит. Теперь и вторая рука свободна, я сажусь и, обхватив Блейза за бока, усаживаю рядом.
Кашель потихоньку смягчается, преходя во всхлипы, и Блейз утихает.
– Дай платок, возлюбленный мой, - прошу я.
– Но, он же… грязный.
– Дай, мне надо посмотреть.
Он молча отдаёт скомканную тряпицу, я отворачиваюсь и, глядя на несколько капелек крови и какую-то слизь, думаю: «Проживёт, и долго ещё, слава Мерлину и маггловскому Богу».
Оборачиваюсь к снова лёгшему Блейзу и обнимаю его, потом целую, наслаждаясь таким любимым, а теперь ещё и ставшим родным, вкусом дамасского клинка. Я не жду ответа на свой поцелуй, однако он приходит немедленно, с удвоенной ответной пылкостью - Блейз жаждет, на этот раз, испить меня до дна. Я поддерживаю его - ведь я тоже нуждаюсь в ласке после такой тяжёлой ночи, хоть и понимаю, что это эгоистично - Блейзу пришлось гораздо хуже меня. Вдруг он прекращает упоительный поцелуй, бесшумно, но во весь рот, зевает и говорит уже в дрёме:
– Сев, мне и тебе - спать.
– Пожалуй, это верно, - успеваю подумать, прежде, чем проваливаюсь в губочайший сон без сновидений.
… Меня будит Блейз, я отмахиваюсь:
– Ещё полчасика.
– Вставай, соня, знаю я твои «полчасика»- уже успел в порядок себя привести и приказать Линки подать вчерашний, уже замороженный, ужин.
Чувствую, как при мысли о еде, да ещё столь вкусной, меня начинает слегка мутить от голода, и я резко просыпаюсь.
– Где она?! Как приказал?!
– рявкаю я со сна нечеловеческим голосом.
– Кто? Или, может, всё-таки, что?
– веселится Блейз, - Конечно, в столовой. Уже всё сервировано - осталось только подогреть.
Так что, я жду Мастера Разогрева в столовой.
Да, и о «приказе» - я только обратился к твоему ненаглядному Линки на его языке, и он мигом всё исполнил.
– Погоди, Блейз, можно мне… принять ванну после завтрака? Я понимаю - тебе может быть неприятно… А откуда ты знаешь эльфийский?
– Заканчивай, Сев. Я же говорю - в столовой, а не в ванне. Потом её примешь, никуда она от тебя не ускачет, хоть и на четырёх ножках. Что же касается эльфийского - я просто выучил его от своей няньки-эльфихи.