Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
Нет, конечно!
И все же сходство работы художника-живописца или рисовальщика с работой писателя несомненно. В сущности, это даже не сходство, а - тождество.
О работе толстовского художника Михайлова мы сперва узнаем, что он "делая рисунок для фигуры человека, находящегося в припадке гнева". Замысел довольно туманный. Вернее - пока еще абстрактный. Речь идет не о каком-то конкретном человеке с индивидуальным, только ему присущим выражением позы и лица, а о человеке вообще, о котором нам (да и самому художнику) известно только то, что он на что-то или на кого-то гневается.
Но вот благодаря
А теперь вспомни, как рождался у Ильфа и Петрова образ Остапа Бендера.
Началось с того, что авторам понадобилось ввести в свой роман фигуру молодого, разбитного жулика. Сперва они знали о своем будущем герое очень мало. Чем-то он напоминал им диккенсовского Джингля. Но это был еще очень туманный, очень неясный и в конечном счете такой же абстрактный образ, как у художника Михайлова первоначальная его фигура некоего человека в припадке гнева. Правда, у них была припасена для этого будущего своего героя фраза, которую они слышали от какого-то своего знакомого: "Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат?" Реплика эта, которую они вложили в уста Остапа, сыграла примерно ту же роль, какую для художника Михайлова сыграл выдающийся энергический подбородок знакомого купца, у которого он обычно покупал сигары. Именно благодаря этой - ставшей впоследствии классической фразе туманный еще образ Остапа стал наливаться соками живой жизни. А потом...
Прочли они как-то в газете фразу, традиционно заключающую предпраздничный приказ войскам, готовящимся к первомайскому параду: "Командовать парадом буду я". Фраза показалась им комичной. И тут же они вложили ее в уста Остапу. И фраза засверкала в его устах, придав его облику еще одну неповторимую, только ему присущую черту: способность в ничем, казалось бы, не примечательных подробностях окружающего мира видеть повод для иронии, для легкой веселой насмешки. Прочли в книге об уходе Толстого из Ясной Поляны текст газетной телеграммы: "Графиня изменившимся лицом бежит пруду", - и тотчас пустили и его в дело, заставив Остапа дать такую же телеграмму Александру Ивановичу Корейко. Все эти, мгновенно прилепившиеся к Остапу и сросшиеся с его обликом подробности и детали сделали его фигуру не только живой, но и такой, как говорит Толстой о фигуре на рисунке Михайлова, "которой нельзя уже было изменить":
"Фигура эта жила и была ясно и несомненно определена. Можно было поправить рисунок сообразно с требованиями этой фигуры, можно и должно даже было иначе расставить ноги, совсем переменить положение левой руки, откинуть волосы. Но, делая эти поправки, он не изменял фигуры, а только откидывал то, что скрывало фигуру".
Вот так же было и с Остапом. Когда фигура его ожила и стала "такая, которой нельзя уже было изменить", оказалось, что фигура эта - ярче, крупнее, чем она была задумана. И действовать она
Так же было и у Пушкина с его Татьяной, когда вдруг, неожиданно для него, она "удрала штуку" - вышла замуж за генерала. Внести это кардинальное изменение в свой первоначальный замысел Пушкина заставило именно вот это стремление, как говорит Толстой, "не изменить фигуру, а только откинуть то, что скрывало фигуру".
Не случайно Толстой говорит, что поправить рисунок сообразно с требованиями фигуры, "иначе расставить ноги, совсем переменить положение левой руки, откинуть волосы" было не только можно, но и - должно. Это необходимо было сделать, чтобы снять с нее "те покровы, из-за которых она не вся была видна".
Каждая такая перемена в позе, "каждая новая черта только больше выказывала всю фигуру во всей ее энергической силе".
Вот так же и внезапная перемена в судьбе Татьяны Лариной ("удрала штуку") не меняла, не искажала, не деформировала ее характер, а только "больше выказывала", как говорит Толстой, то есть обнажала, проявляла все своеобразие и незаурядность этого характера.
И уже в соответствии с этим своеобразием и с этой не заурядностью Пушкин должен был - не мог иначе!
– вносить и другие, иногда мелкие, а иногда и не такие уж мелкие, изменения в свой первоначальный замысел.
Чтобы как можно конкретнее представить себе, как и почему это происходило, мне придется провести еще одно небольшое расследование. Разумеется, вместе с моим постоянным спутником Тугодумом.
РАССЛЕДОВАНИЕ,
в ходе которого
ТАТЬЯНЕ ЛАРИНОЙ СНИТСЯ СОН ОБЛОМОВА
Тугодум, как это уже у нас повелось, начал разговор со своего обычного: "Я не понимаю".
– Я все-таки не понимаю, - сказал он, - почему вы считаете, что Татьяна вышла замуж неожиданно?
– Это не я так считаю, - поправил его я.
– Это сам Пушкин говорил.
– Ну да, я знаю, что Пушкин. Но почему он так говорил, вот хоть убейте - не понимаю! Сам же написал, что повезли ее в Москву, на ярмарку невест. Стало быть, для того и повезли, чтобы замуж вышла. Какая же тут неожиданность?
– Неожиданность в том, что не просто вышла замуж, а именно за генерала. За князя. Из скромной сельской девушки вдруг чудесным образом преобразилась в светскую даму, - объяснил я.
Но Тугодума это мое объяснение не удовлетворило.
– И в этом, по-моему, нет ничего удивительного. Она же ведь не крестьянка, и не мещанка. Дочь помещика. У нее там, наверно, гувернантка какая-нибудь была, которая обучала ее хорошим манерам. А может, Пушкин удивился, потому что думал, что она так всю жизнь и будет сохнуть по Онегину.
– Может быть, и такая возможность тоже им рассматривалась, - улыбнулся я.
– Но этот вариант мы с тобой разбирать не будем, поскольку никаких указаний на этот счет ни в пушкинских черновиках, и ни в устных его высказываниях обнаружено не было. А вот насчет того, что ты сказал о Татьяниной семье... Скажи!
– вдруг круто переменил я тему.
– Ты умеешь разгадывать сны?
– А вы что, верите в сны?
– изумился Тугодум. И насмешливо спросил: Может, вы еще спросите, умею ли я гадать на картах?