Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

СТАРОСТЬ

Перевод В. Козового

Вечера! Вечера! Сколько их — за единое утро в отместку! Разбросанные островки, обломки, тающие угольки… Ложишься скопом в постель — распад неотвратимый! Старость, старость, воспоминанья: арены тоски! Ненужные снасти, неспешная разборка! Итак, нас уже выпроваживают! Взашей! Взашей толкают! Свинец падения, туманы позади… И бледная струя несбывшегося Знания.

МОРЕ

Перевод М. Кудинова

Бесконечное море — вот что мне дорого, вот что я знаю. В двадцать два года я город покинул и стал моряком. На палубе, в трюме — повсюду кипела работа. Я был удивлен. Мне раньше казалось, что на корабле Только смотрят

на море. Все время смотрят на море. Началась безработица, и моряки с кораблей уходили. Я тоже ушел. Ничего не сказал я: во мне было море и вечно вокруг меня море. Да! Но какое? На это мне было бы трудно ответить.

ЖАК ОДИБЕРТИ

Жак Одиберти(1899–1965). — Поэт, романист и драматург. Его жворчество, включающее в себя все богатство поэтических жанров — от филоеофеко-эпической поэмы до простой лирической песенки, — это неистощимый каскад ритмов, размеров, синтаксических и фонетических находок, фейерверк бесконечно разнообразных, но подчас лишенных глубины образов. Основные сборники: «Род людской» (1937), «Бочки семян» (1941), «Новое начало» (1942).

«Стена изогнута, как подсказала карта…»

Перевод Э. Ананиашвили

Cтeнa изогнута, как подсказала карта, — По замыслу Вобана [229] или Бонапарта. В ограде — замок, храм, дома и с двух сторон Две башни. С насыпи, врисованный, как в фон, В сияющую гладь марины [230] монотонной — В обманчивую синь над чашею бездонной, Наш город кажется мне золотой горой, И башни — символами мощи, а порой Лишь парой костылей существ не нашей стати… Одна ведет на штурм воинственные рати, Другая тихий звон в горячий полдень шлет, Вся — скованный порыв, окаменевший взлет В зенит, за облака, в надмирное сверканье. Так рвется город вверх и вдаль — хоть в эти зданья Внесли свой промысел и стряпчий и мясник… Но как над башней зонт смоковницы возник? Родится новая смоковница из корня: Встает свечей побег, чем тоньше, тем упорней, А то от дерева отломанный сучок В воде пробудится — и прорастает в срок. Как в этой вышине, на кладке затверделой, Заросшей известью, как бы заиндевелой, Веленью семени послушен, вырос ствол Древесный — если б не верховный произвол, Что, естество поправ, позволил угнездиться Над валом, в воздухе, буддийской сребролицей Богине-дереву, шатер раскинуть свой В легчайших облаках, сливаясь с синевой? Под каждым камнем ключ, минувшего струенье. В обвале времени век — то же, что мгновенье, Но человек и стар и юн; ища себя, Он чтит прошедшее, свой образ в нем любя. Плита и два цветка на камне — контур тонкий — Воспоминанье о танцующем ребенке. Он пляшет. Он любим. Он мертв. Он утвержден — Плоть золотисто-хрупкая, Септентрион [231] , — В воздушной вечности своей, бесплотный, ныне Орфея лирой и, быть может, благостыней Того, кто в храм пришел учить в двенадцать лет. За валом, в слободе, ремесленникам вслед, Садовник, новых роз сортами увлеченный, Солдат, рыбак, чей друг-кормилец — вал соленый, Все — обитатели предместий и застав, Все, кто, от злобы и жестокости устав, От распрь и от вражды, вскипающих все снова, Скорбят о том, что мы не поняли простого Урока, пленники железа, слов и числ, — Пяти исконных чувств забыли мудрый смысл. Меж башен вписан храм. Он всех строений краше. На пламенеющем над хорами витраже, Весь в голубом, Христос парит превыше гор, И цвета риз его — в окне морской простор, К востоку — снежных Альп фантомы и миражи, Близ ангельских высот — зазубренные кряжи. Сбегает лестницей сапфирная гряда, Где в дремлющих лесах белеют города, И вспыхнет вдруг порой окошко — отблеск алый, Когда светило дня опустится устало Туда, где к западу встал за Гарупой лес… Так сходят горы из обители чудес, И в скатах всхолмленных запечатлелись игры Вершин — Памир, Кайраз, застывший в позе тигра, И, волей случая изваянный, гранит Порой надменное обличив хранит, Всей крутизной стремясь к Италии лазурной Летучим очерком всесовершенной урны…

229

Вобан (1633–1707) — французский полководец и фортификатор.

230

Марина — морской пейзаж.

231

Септентрион — созвездие Большой Медведицы; в переносном

значении — север.

РОБЕР ДЕСНОС

Перевод М. Кудинова

Робер Деснос(1900–1945). — Первые стихи публиковал в социалистическом журнале «Трибуна молодых» (1917). В сборниках «Траур ради траура» (1924) Е «Свобода или любовь» (1927) формальное экспериментаторство в духе сюрреализма сочетается со стремлением «эпатировать обывателя», вывернув наизнанку и доведя до абсурда основные нормы мещанской морали. Любовь к народному языку, врожденный вкус и тяга к классической ясности заставили Десноса порвать с сюрреалистами. Подлинное свое лицо поэт обретает в сборниках «Судьбы» (1942), «Наяву» (1943), отражающих сложный духовный мир современника, полных философских раздумий о смысле бытия. Активный участник Сопротивления, автор нелегально распространявшихся сатирических стихов, направленных против оккупантов и их приспешников, Деснос был брошен сначала в Освенцим, затем отправлен по этапу в концлагерь Терезин (Чехословакия), rge умер от тифа уже после освобождения, в июне 1945 г. Сб. стихов Робера Десноса (в переводе М. Кудинова) вышел в изд-ве «Художественная литература» в 1970 г.

1936

В дверь постучи — Тебе не ответят. Вновь постучи — Тебе не откроют. Вышиби дверь — И увидишь тогда, Что путь свободен, И дом свободен, И в дом этот можно Войти без труда. Так и в любви и в жизни бывает. Но не всегда.

СИЕСТА

В послеполуденном глубоком сне моем Сто тысяч лет прошли быстрее, чем мгновенье, И вновь реален мир, и плоть обрел я в нем, Покинув смутные глубины сновиденья. Но на моих губах имен старинных след И поцелуев след остался. Я не знаю, Сегодняшним ли днем иль пеплом прошлых лет Живет в смятении душа моя земная. О, грохочи, вулкан, чтоб лава залила В глубинах памяти несмытую усталость И чтобы навсегда померкли зеркала И отражение в их стекла не вгрызалось!

ПЕЙЗАЖ

Мне грезилась любовь. Люблю я до сих пор. Но больше нет в любви тех запахов букета, Что наполняют лес, где расцветает лето И где у входа спит невидимый костер. Мне грезилась любовь. Люблю я до сих пор. Но больше нет в любви тех молний до рассвета, Когда все рушится, пылают замки где-то, Когда утерян путь и смотрит мрак в упор. Нет! К слову этому не подобрать ключи. То под моей ногой горит кремень в ночи, Волна вздымается, громада туч на страже… С приходом старости ты замечаешь вдруг, Как стало четким все, как ясно все вокруг, Как ты становишься подобием пейзажа.

* * *

«У края пропасти…»

У края пропасти, где ты исчезнешь вскоре, На розу посмотри, прислушайся к словам Той песни, что сама ты пела по утрам, Встречая дня приход с надеждою во взоре. Еще мгновение живи! Не всходят зори В стране забвения. Молчит природы храм. И, в мир теней войдя и потерявшись там, Ты не родишься вновь и не увидишь море. Звезда падучая, став жертвой немоты, В глубинах времени соединишься ты С потухшим светом звезд, утративших названье. И эхо дальнее в безмолвном том краю Не будет повторять: «Люблю тебя, люблю!» И дней круговорот не всколыхнет сознанья.

* * *

«Я так много мечтал о тебе…»

Я так много мечтал о тебе, Я так много ходил, говорил, Я так сильно любил твою тень, Что теперь у меня ничего от тебя не осталось. Одно мне осталось: быть тенью в мире теней, Быть в сто раз больше тенью, чем тень. Чтобы в солнечной жизни твоей Приходить к тебе снова и снова.

ЗАВТРА

Я и в сто тысяч лет еще имел бы силы Тебя, день завтрашний, предчувствовать и ждать. Пусть время тащится, кряхтя, как старец хилый, Я знаю, что оно идти не может вспять. День завтрашний придет. Но ждем мы год из года. Храня огонь и свет, мы бодрствуем и ждем, И наша речь тиха — бушует непогода, И отдаленный гул чуть слышен за дождем. Из глубины ночной, во мраке леденящем Свидетельствуем мы: прекрасен дня расцвет… Мы жить не в будущем хотим, а в настоящем, И потому не спим, чтоб не проспать рассвет.

1942