Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

ЛАБИРИНТ

Перевод В. Козового

Копай! — кричала рукоятка. Кровоточи! — метался нож. И долго хаос мой терзали, И память вырубали сплошь. Те, кто меня любил, Потом хулил, потом забыл, Опять склонялись надо мной, Иные плакали, другие были рады. Сестра моя, трава зимы, Как быстро вытянулась ты— Огромней недругов моих, Пронзительней моей мечты!

ФАНТАЗЕРЫ

Перевод М. Ваксмахера

Они к нам пришли, обитатели леса с другой стороны перевала, незнакомые нам, враждебные нашим обычаям. Их было много. Их отряд возник из-за кедров, у края сухого жнивья, — мы вели к нему воду. Они появились, утомленные переходом, шапки сползли на глаза, разбитые ноги ступали как в пустоту. Они нас увидели и сразу остановились. Они, очевидно, не думали так быстро нас повстречать — На

возделанной этой земле, Поглощенных работой. Мы подняли головы и подбодрили их улыбкой. Один из них, видимо самый речистый, приблизился к нам, а за ним подошел и второй, медлительный, диковатый. «Мы пришли, — сказали они, — чтобы предупредить вас: надвигается ураган, ваш беспощадный противник. Так же, как вы, мы знаем о нем Лишь по рассказам, дошедшим от предков. Но отчего это вдруг: вот стоим мы сейчас перед вами, как малые дети, и ощущаем в груди непонятное счастье». Мы сказали «спасибо» и спровадили их. Но сначала им дали напиться, и дрожали их руки, и смеялись глаза над краями кувшина. Люди пилы, топора и ствола, готовые встретить лицом испытанья, но неспособные воду к полям провести, построить шеренгу домов, покрасить фасады в приятные глазу цвета, — Не знали они, что такое Зимний сад И как бережливо расходовать радость. Мы могли бы, конечно, их убедить, Успокоить их страх. Да, приблизился срок урагана. Но зачем же о нем говорить, зачем зря тревожить грядущее? К тому же в наших краях Нам, пожалуй, тревожиться рано. Сиверг, 30 сентября 1949 г.

УГАСАНИЕ ТОПОЛЯ

Перевод М. Ваксмахера

Для лесов ураганы подобны ножу. Засыпаю и вижу сверкание молний. Пусть смешается с почвой, где спят мои корни, Этот ветер огромный, в котором дрожу. Он шлифует и точит меня неустанно. Как мертво и туманно дыхание туч! Как мутна подо мною ложбина тумана! Мне жилищем отныне — железный тот ключ, Что огнем притворился в груди урагана, Да взъерошенный воздух, когтист и колюч.

ГРАНИЦА ПУНКТИРОМ

Перевод В. Козового

Мы светлячки в расщелине дня. Мы покоимся на илистом дне, как осевшая баржа. Единоборство страсти и разума, который сеет уныние. Единоборство, из которого победителем выходит разум — не по прямой, а путями окольными. Если не слушаем — слышим. И как долго пришлось дожидаться, пока на плечах у нас встала гора безмолвия! Чтобы я мог внимать подобному ропоту, локомотив должен был пройти над моей колыбелью. Сумел бы он выжить без зла, когда боролся за жизнь? Он, чистейший, как снег? Потом он скрепил свое отцветающее господство. Приумножение — действие ныне проклятое. Так же как рост. И подвиг: длиться могли они лишь под кровеносным взглядом богов, которым наскучило не узнавать себя в них. Взят у духов воздушных. Отдан побегам зедшым. Уже рождаясь, мы были только воспоминаниедг. Потребовалось налить его болью и воздухом, чтобы оно достигло этой минуты. Стрела Ориона. Звездный трилистник. В пустоши — зеркало дневного неба. Померкший трилистник… Цветущий рубец. Вихрь горя, котомка надежды. Озеро! Дайте его нам! Озеро — не родник средь утесника, нет, но чистое озеро — не для пптья: озеро, чтобы отдаться ледяному проклятию его летней глади. Чего ты ищешь? Ни кредитора нет, ни дарителя. Руки некогда царственные. Шаги нынче считаемые. Пища клончивая, корабль дальнего плавания, который задерживают о спуска на воду, явно ненужного. Понимание есть на все, но из этой пряжи восходит туман, опль страха или — подчас — наша стелющаяся ненависть. Ответ вопросительный — это ответ бытия. Но ответ на юпросник — это лишь гать мысли. «Твой сын будет призраком. Он дождется раскрепощенных гутей на угасшей земле». Я омывался — не так ли Пуссен? — на ветру, который крепил мои крылья, — без сожалений об утраченной матери.

АНДРЕ ФРЕНО

Перевод М. Кудинова

Андре Френо(род. в 1907 г.). — Участник движения Сопротивления, автор вышедших нелегально сборников «Цари-волхвы» (1943) и «Парижские тайны» (1944). В поэмах «Черная свадьба» (1946) и «Огромное лицо богини Разума» (1950) воспевается мужество человека, преодолевающего трагическую абсурдность бытия. Лирике Френо («Рая нет», 1962; «Нерукотворный образ», 1968; «Римская колдунья», 1973) присуща философичность, тяга к иносказанию, отточенность стиля в сочетании с яркой образностью.

Стихи Френо были в 1969 г. изданы в русском переводе М. Кудинова («Прогресс»).

ЖИЗНЬ, ВЕТЕР

Жизнь сочинит мимоходом ливень весенний — ив путь; жизнь — это ветер в сто обещаний невыполнимых и путь в сто дерзаний и поражений, и снова движенье, и ветер, и жизнь такая ласковая, если захочет.

БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ

Жизнь идет, куда я хочу. Я гулять ее вывожу, не теряя из виду ни в шумной толпе, ни на кладбище, где я брожу среди тихих могил и где каждый мертвец, кто б он ни был, мне мил, потому что не сердится, если мой смех раздается возле могил.

НЕБЫТИЕ

Когда в один не столь далекий день представлю я

мой счет небытию, оно меня насмешкой не накажет. Подделки в числах нет, в итоге — чистый нуль… «Приди ко мне, мой сын, — небытие мне скажет, — прижмись к моей груди, ее достоин ты». И с тишиною вечной я сольюсь.

КОНЕЦ ГОДА

В конце года девушки красивы. В конце года яблоки спелы. В конце года дым из труб черный, а старая кожа становится новой. В конце года снег белый улыбчив. В конце года грех со счета списан. В конце года задумчивы руки, огонь неспокоен, пироги пекутся. В конце года звенят стаканы. В конце года забыты невзгоды, забыт иней, за столом праздник, звенят стаканы в честь Нового года.

МОЙ ДОМ

Я из сухих камней сложил мой дом, чтоб по душе котятам был мой дом, чтоб стал мышатам тоже мил мой дом, чтоб голубь зерна находил в нем, и солнце щурилось бы там по всем углам, когда мой дом нем, чтоб детвора играла в нем. С кем? Ни с кем! С веселым сквозняком! И чтобы в радость был мой дом всем. Без крыши он и без огня, мой дом, и без тебя, и без меня, мой дом, и нет в нем слуг, и нет господ в нем, и все совсем наоборот в нем, ни статуй нет, ни страха нет, ни стен, нет ни оружья, ни угроз, ни взятых в плен, в нем ни реликвий, ни религий днем с огнем ты не найдешь. Вот почему он так хорош, мой дом.

ПЬЕР ЮНИК

Пьер Юник(1909–1945). — Поэт, киносценарист, журналист, член ФКП с 1927 г. В юности печатал стихи в журнале «Сюрреалистическая революция», позднее порвал с сюрреализмом и возглавил коммунистический еженедельник «Взгляды» (1936). Во время фашистской оккупации был заключен в концлагерь, откуда бежал в 1945 г.; пропал без вести. Стихи, написанные за колючей проволокой и выпущенные друзьями поэта уже после войны, вошли в золотой фонд лирики французского Сопротивления.

МЕЖ СЕГОДНЯ И ЗАВТРА

Перевод Е. Гуляга

В твоей каморке теснота, Погасли звезды, звезды спят. Приходит сон — Погасли сны. Приходит сон — Усталость спит. Здесь в жизни не бывало звезд, В твоей каморке теснота, А были лишь цветы — Однажды Утром… Голод спит. И шаркают внизу шаги, А значит, кто-то держит путь Об эту пору. …были лишь цветы однажды утром… В твоих висках стучат шаги, Виденья загородных вилл, И ванн, И благородных вин. Приходит сон. А девы спят в лугах, Влюбленные не знают сна В любви. Здесь в жизни не бывало звезд. И черный лес, и белый лед, Воспоминаний мерзлота, А жизнь — каморка, теснота. Постель — постелена она На вечность? Плетется улицею сон — Шаги, потом опять шаги… Нет вечности, И нет здесь звезд, И нет цветов, И утра нет В твоей каморке, И постель — Забыть, забыться… Дамы и господа! Мы не вскормлены молоком Человеческой нежности. Дамы и господа! Но, позвольте, к кому же Я обращаюсь? К тебе ли — толпа свинцового цвета, Источник пыли? Жизнь — скаковой круг, ты стоишь вокруг. К тебе ль — молодой человек? Тебя потопит мир В своей суровой печали. К тебе ли — выцветшая толпа, В унижении Выменивающая кровь на кусок хлеба? К тебе ли я обращаюсь? Не был вскормлен я молоком Человеческой безнадежности — но Подлость стояла у колыбели моей. Дамы и господа! Разлагающаяся толпа, Расколотая на куски. Колокола звонят о боге и обо всем таком прочем, Смертельно ленивом. А вы, вы охлаждаете нервы Работой, Зарабатывая свой хлеб, Закапывая свою смерть, Любя каждый свою. Дамы и господа, Перемешанные в толпу! Улицы — колокола, и они звонят О рабстве и обо всем таком. И заводы — колокола, и они звонят О крепком сне и о всем таком. И любовь — это колокол. Он звонит О забвении… Нет, ты лжива, любовь, если велишь забыть Хлеб, вырванный у другого из рук, Тело, избитое до синяков, Мозг, сгоревший дотла, Разбитую вдребезги жизнь… Дамы и господа! Перемешанные в толпу, На скаковом кругу… Он так не похож на жизнь, Ни капли, ни крошки. И еще Братство — это не просто улыбка, нет. Товарищи! Говорю это всем вам, не понимающим слова «товарищ». Братство — это наш дружный смех При воспоминанье о тех временах, Когда с грустью мы улыбались. Товарищ мой! Та, которую ты полюбил, Да будет вечно любима, Пусть вечность мнима. Товарищ мой! Вот и всё. Мы боремся за тот день, Когда лучше поймем Друг друга.