Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

Литературно-критические и публицистические статьи Алена Боске, а также его стихотворения неоднократно печатались в советской периодике.

ЗATРАВЛЕННЫЙ

Перевод М. Кудинова

Повесили мысли мои, утопили мой вздох, расстреляли мое беспокойство. И вот, задумчивый, словно рассвет, я смотрю сквозь кровавые стекла окна и сквозь веки мои, что дрожат, как роса. Меня преследуют, словно богатство, сокрытое в трюме, и псы мою тень разрывают. Ничего у меня не осталось: гвоздями прибили к дверям мою кожу, камнями мои позвонки раздробили. Затравлен я! Комната эта — мой склеп, Здесь последняя на пол слеза упадет, на обоях останется след от ногтей. Через час здесь появятся дыры в стене, закричит

штукатурка, как мул, избиваемый палкой, и зеркало, словно проклятье, взорвется и на куски разлетится. Через час слепотою покроют меня, и, как сумерки, буду я тих, и тело мое не сможет уже содрогаться. Спокойствие будет признаньем измены моей! выдал я только ненависть им, продал только презренье.

ПАРАШЮТИСТ

Перевод М. Ваксмахера

Я опущусь с парашютом в самом сердце подпольных сражений, у меня при себе будет все, чтобы ранить дороги, калечить мосты, отравлять водоемы; я научу партизан, как получше устроить засаду, как бесшумно снять часовых и как правильней спеть немудреный куплет пулемета; я агентов противника буду ловить, как бабочку ловят фуражкой. Каждый мой день будет кровью и кровью отмечен, каждая ночь моя станет возмездия ночью. Будет мой хлеб отдавать синеватым дымком перестрелки. На рассвете однажды я лягу в траву, уткнувшись в свой пропуск фальшивый. Прежде чем в землю меня закопать, люди спросят: «А кто он такой?» И никто им не скажет: «Он тот, кто сражался, чтоб чистыми были дороги, чтобы птицы летали спокойно». «Как его имя?» Не скажет никто: «Его имя — вот эта трава и счастливые в поле ромашки». И забудут меня, но опять под откос полетят поезда, и другие колонны солдат на дорогах других будут разорваны в клочья, в воду рухнут другие мосты, и другие у берега лягут холодные камни, как убитые птицы пингвины. 1944

ВЕТЕР

Перевод М. Кудинова

Кружись, кружись, чтоб в нос вцепиться или в плечи, кружись, чтобы до слез глаза хлестать при встрече. Гони в загон ягнят, где б их ни заприметил. На части я разъят тобой, воскресный ветер. Мне рук моих и глаз вернуть ты не намерен. Ну что ж! Моих гримас не тронь по крайней мере.

ГОРИЗОНТ

Перевод М. Кудинова

Руки к нему протянул — он обжигает ладони. В глубь моих глаз запихнул — мечется зверем в загоне, полон опасных причуд, прыгает, скалит зубы. Поговорить с ним хочу — он вырывает мне губы. В шкуру его я врос — нет в ней ни формы, пи цвета, ибо на каждый вопрос и мудреца и поэта то это тигр, то бизон, то обернется он ланью, то голубком… Горизонт сверх моего пониманья.

ДЕРЕВО

Перевод М. Кудинова

Проворней зебры ты порой, подвижнее меридиана, твой позвоночник под корой звенит насмешливо и странно. Нельзя твоих плодов срывать, и пусть запомнят все поэты: сокрыта здесь морская гладь, здесь погрузились в сон кометы. Мудрее рыб ты, и легки, как тропики, твои движенья, на все поэмы и стихи в листве ты прячешь возраженья. Едва с тобой заговоришь — вокруг тебя безмолвья стены, ты бьешь ветвями, ты паришь и исчезаешь вдруг со сцены.

СНЕГ

Перевод М. Кудинова

Комета ранена. Бинты. И вата, вата… Деревья в обмороке. Вата и бинты. Здесь оперируют. И это как расплата, когда метафорой смертельно болен ты. Друзьям и родственникам шлите извещенье. (Бинты.) Готов ли шприц? Пусть явятся скорей медведь, и яблоня, и птицы,

и растенья, четырехглавый гриф, экватор, муравей. Ушел из госпиталя океан печальный, где многих островов лишился он. И вот бинты и вата вновь. Слова для них фатальны. Выздоровление. Снег в городе идет.

МУХИ

Перевод М. Кудинова

Мухи, в такую пору не нарушайте тишь! Гляньте: цветущую гору в муках рождает мышь. Есть у горы свой личный хор снегирей (он спит); Есть луна за наличный расчет и луна в кредит; кружат над ней планеты, в сделках она честна, до наступления лета есть у нее весна. Мухи, в такую пору по нарушайте тишь! И посмотрите на гору: гора родила мышь.

ЛУНА

Перевод М. Кудинова

Любая луна у меня из картона, склонилась одна над песней зеленой, над песней моей и ее ощипала, и ярость сильней во мне запылала. Слова мои, в бой! Не страшитесь урона! Сразился с луной человек из картона.

РЕНЕ ГИ КАДУ

Рене Ги Каду(1920–1951). — Родился в Бретани, учительствовал в деревне. Первый сборник, «Носильщики зари», выпустил в семнадцать лет. Затем последовали «Кузницы ветра» (1938) и «Возвращение пламени» (1940), в которых сказывается влияние сюрреализма. В годы войны — один из организаторов «Рошфорского содружества» (см. прим. к стихам Ж. Руссело ). Хотя гражданские мотивы редки в поэзии Каду военных лет («Мертвая пора», 1941; «Шумы сердца», 1941), ее гуманистический пафос был вызовом фашистскому варварству. В послевоенных сборниках («Полной грудью», 1946; «Блага мира сего», 1951), отказавшись от нарочитого алогизма и герметизма, Каду обращается к поэтизации «сокровищ, доступных любому бедняку»: ветра, огня в очаге, хлеба. Те же мотивы главенствуют в изданной посмертно поэтической трилогии («Елена, или Растительное царство», «Совершенное сердце», «Друзья детства», 1952–1953).

Я ВСЕГДА ЖИЛ В ДОМАX…

Перевод Р. Березкиной

Я всегда жил в домах неуютных и грустных К ночи пригнанных словно буфеты к стенам В них усталые люди приюта искали Заглянуть я боялся в их нищенский хлам И найти в этом жалком подобье уюта Своего существа потаенный секрет Я хотел чтоб меня охладило сомненье В том что я человек Я любил свое «я» В ослепительном блеске растительной жизни Существом в ореоле пшеничных кудрей Жизнь моя лишь вдали от меня начиналась Там где чибисы в небе неслышно скользят В перезвоне бубенчиков утро промчалось Те же стены в известке морочили взгляд Одинокая спальня в пустей оболочке И кроватная сетка лишенная птичьих рулад Но любил я себя как дитя на ладонях сидящим И сжимающим солнце в горсти И вдали от себя я умел себя вновь обрести Свежим ветром сквозь ванты поэм шелестящим

* * *

«Я к вам привыкнуть не могу…»

Перевод Э. Линецкой

Я к вам привыкнуть не могу, Сирень в цвету и лошадь на лугу. На поезд погляжу — он устарел давно, Пусть чудо техники, мне все равно. Он смазан, он блестит, поэма без изъяна, А я люблю сказанья Оссиана. От вас я оторваться не могу, Сирень в цвету и лошадь на лугу. И самолеты и машины устарели, Но молоды лесные свиристели, И молод тот старик — сошел с дороги в тень И смотрит, как ползет рогатый жук — олень. Я к вам привыкнуть не могу, Сирень в цвету и лошадь на лугу. Боюсь, я и умру не очень гладко, Не по ранжиру и не по порядку. Боюсь, я до своих соседей не дорос, Машины возят их, им служит паровоз, В постелях встретят смерть, не на лесных полянах, Забыв, что там любовь, как выстрелы каштанов. Умру, но оторваться не смогу От вас, сирень в цвету и лошадь на лугу.