Запах разума
Шрифт:
Нгилан, конечно, не потому белый, что медик. Альбинос просто. Бывают такие - альбиносы. Даже люди. И он не такой развесистый, как Динькин Цвик: строгий мужик, серьёзный. А как вы думаете! При нём же постоянный самонаводящийся автомат, с обоймой, которая сама собой пополняется. Офигенное оружие, как подумаешь, совершенное. И многофункциональное. Хочешь - оружие, хочешь - аптечка. В деревне, ага. А нам, землянам, до таких технологий, между прочим, ещё пердолить и пердолить. Что у них тут в городах, если в деревне вот этакое?
А Нгилан, между тем, Разумовского оставил в покое, на Калюжного
Я тогда говорю:
– Слышь, Серёга, не дури. И не ссы. Он ничего плохого делать не будет, мы им живьём интересны. Видишь: врач. Дай ему посмотреть, что у тебя с мордой.
А Калюжный:
– Что у меня с мордой... ничего у меня с мордой! Что он привязался со своими осами!
– Ты что, - говорю, - уколов, что ли, боишься? Да это у него не осы, а летающие шприцы. Он их заряжает под свитером и выпускает, не видишь, что ли? Скажи, Разумовский?
Артик говорит:
– Да, похоже.
И Багров говорит:
– Серёж, он думает, что у тебя заражение будет. Что ты, в самом деле...
Нгилан тем временем Разумовскому показал жестами, что креслице надо уступить Калюжному. И сыпанул порошочек в какую-то коричневую колбочку. Опа!
– и свет зажёгся! Яркий, как в операционной. По краю зеркала, что наверху подвешено, оказались длинные лампы.
Офигеваю я от них.
Тут, видимо, и до Калюжного дошло - видимо, потому что очень похоже стало на настоящий врачебный кабинет, со светом. Он в это кресло сел - как к зубному врачу. Прямо мелко потряхивало его, как психовал. Где так смелый...
Я тогда говорю:
– Док... в смысле, Нгилан! Гхм... прощения прошу, - и тронул его за локоть.
Он на меня посмотрел, а я ему руки протянул и, вроде как, подставился понюхать. Раз, думаю, у вас тут такой осмотр - давай, осмотри меня сперва. Покажу салагам, что здесь у тебя безопасно, хоть и чуден твой кабинет не по-нашему.
Он, вижу, понял. Нюхал - и хмурился. Руку мне положил на живот.
– Точно, - говорю, - док. Там - болит, это есть.
Нгилан комбез мой потрогал - и всё хмурился. Я сообразил: ему до меня не добраться через одежду, не носят они такого. Расстегнул молнию, показал ему пузо. Он ещё больше удивился: и обнюхал, и ощупал. И соски его, понимаешь, поразили. Только что не облизал. И ясно, в общем: у них никаких сосков нет. И у девиц их тоже нет никаких сисек, даже намёка. Всей радости, что уши...
Потом Нгилан выпустил осу. А я руку подставил правильным порядком. Как медсестре.
Произвёл впечатление-то!
Улыбается Нгилан, смотрю. "Видзин, - говорит, - видзин". Это мы все уже поняли: "видзин" - хорошо. "Видзин" - и пахнет плюшками. А "хен" и чесночная вонь - это "плохо", "нельзя", запрет, в общем. Нет у меня способности к языкам, но вместе с запахом что-то быстро пошло.
Он проделал ровно ту же процедуру. Запустил осу, чтобы капельку крови взять на анализ - это больно. По-моему, она и кусочек кожи срезала своими челюстями. А я глядел, и вдруг меня осенило: а вот нифига это и не оса! Потому что никаких челюстей у осы-то нет! У осы - хоботок! Она им варенье ест, если найдёт! А эти букахи
А вот когда эти осы жалом впрыскивают своё лекарство - нельзя сказать, что сильно больно. Чувствительно, но не больнее укола. Мне он одну осу выпустил; видимо, не так я плох оказался, как Разумовский. И сразу ничего не подействовало - наверное, время должно пройти.
Пока док здешний со мной возился, Калюжный успокоился, салага. Дошло до идиота. Даже рукав задрал, чтобы осам было удобнее.
А Нгилан взял, значит, анализ осой и ушёл куда-то к окну. Там раскрыл один контейнер, где у него сидели непонятные живые твари, и вытащил... даже не знаю, как обозвать-то... Гада какого-то, длиной сантиметров в десять. То ли скорпиона, то ли жука с клещами - ужас какой-то, в общем. Чёрно-бурый.
И этого гада понёс к Калюжному. Влип, в общем, Калюжный. Потому что лучше - оса, мне кажется.
Серёга аж приподнялся:
– Витёк, - говорит, - что за жопа?!
– Сядь, - говорю, - салага, и не отсвечивай. Видишь, методы у них какие. Жить хочешь - сиди, терпи и молчи в тряпочку.
Разумовский улыбнулся бледно.
– Здесь лечат очень эффективно, но как-то непривычно.
А Калюжный:
– Ага. Точно, - а у самого морда белая, как гипсовая, только блямба красная, где опухоль.
Нгилан пальцем тронул его за щёку, за то самое место. "Видзин", - говорит, ясно ему, что нифига мы больше не понимаем, а это уже поняли кое-как. И сажает Калюжному на физиономию своего таракана.
И Калюжного перетряхивает с ног до головы. Рефлекторно. Вцепился бедный Серёга в подлокотники - точно, как у зубного, только хуже. Зубной-то на Земле всё-таки, и хоть не суёт тебе в рот всяких пауков.
А гад, между тем, сработал, как самый, что ни на есть, современный медицинский агрегат. На хвосте у него жало, как у скорпиона - первым делом ужалил рядом с опухолью. Калюжный дёрнулся, но, гляжу, ужас с его физии пропал, понимание появилось.
Разумовский говорит:
– Что-то чувствуешь, Сергей?
А Калюжный:
– Типа заморозки. Наркоз. Фигею я от них, ёлки.
Кто бы не фигел...
А насекомый гад чуток подождал, вроде, знал, что заморозка его должна подействовать - и разрезал какой-то штукой из своей пасти Серёгину кожу, как скальпелем. Только раз в сто быстрее, чем человек: моментом - рраз!
– и всё. И вытащил из разреза белую личинку. Всё это в секунду уложилось. Я сообразил, что произошло, когда гад уже жрал эту дрянь.
Калюжный сидел с вытаращенными глазами, даже рот приоткрыл. И вид у него был то ли полуобморочный, то ли - будто вырвет сейчас. А Нгилан совершенно хладнокровно забрал гада у него со щеки, сунул обратно в контейнер и прикрыл стёклышком. Потом поднял крышку над прозрачным цилиндром, где рос у него какой-то фикус с жирными листьями, сорвал лист, снял с этого листа кожицу - она легко-легко снялась, как плёнка с сосиски - и влажной стороной приложил к щеке Калюжного. Прижал - приклеил, как пластырь. И две осы Калюжного ужалили, будто между прочим: одна в руку, а вторая - в щёку, под лист. Нгилан только места укусов смазал чем-то.