Запах разума
Шрифт:
– Думаешь, она искусственная?
– спросил Сергей.
– Почему бы и нет, - сказал Виктор с гримасой предельного омерзения.
– Противная. Если не искусственная, то зачем она? На фига они таких гадин в доме держат?
– Видимо, у неё тоже есть какая-нибудь важная роль, - сказал я.
– Как у ос. И неужели ты до сих пор думаешь, что это - робот?
Виктор взглянул мне в лицо:
– Разумовский, давай, придумай тест для неё. Ну, давай. Как узнать, настоящая она или нет?
– Витя, - сказал я, - отпусти букашку, она настоящая. Ну, посмотри, рассмотри внимательно. Ты можешь себе
Калюжный потыкал сороконожку прядкой мха. Сороконожка извивалась и дёргала лапками в точности, по-моему, как любое пойманное насекомое - Сергей, как и я, усомнился в её искусственности.
– Это тоже ГМО, наверное, - сказал он неодобрительно.
– Да, Тёма? Вить, она, наверное, вредная, ёлки, но на робота не похожа ни фига.
– Не думаю, что она вредная, - сказал я.
– Во всяком случае, не для хозяев дома. Вспомните ос... Я уверен, что все здешние насекомые им зачем-то нужны. Их не просто не уничтожают - их разводят специально. Быть может, эти сороконожки борются с паразитами... или ещё что-нибудь... В общем, в этом мире насекомые имеют огромное значение. Даже блохи.
Виктор отбросил сороконожку подальше, и она тут же полезла на стену и закопалась в густой мох.
Калюжный хмыкнул.
– И нафига им блохи?
Что я мог сказать?
– Сергей, я не знаю. Просто не знаю... допустим, блохи - такое же лекарство для их шерсти, как осы - для внутренних органов. Может такое быть?
Сергей скривился:
– Совсем не по-людски... но у них тут всё так.
– Именно.
– А жрать охота, - признался Сергей печально.
– Но не могу я жрать, когда прямо рядом сороконожек изо рта кормят и блохи ползают. Блевануть впору.
– Сочувствую. С такой чувствительностью надо что-то делать, а то с голоду помрёшь.
– Небось, на армейке жрал любую дрянь, - заметил Виктор.
Калюжный хмуро, искоса взглянул - и пожал плечами:
– Ну и что. Там была наша дрянь. Не знаю, как там у вас, а у нас никто тараканов не обсасывал.
Виктор неожиданно осклабился.
– Ха, салаги, кстати - о тараканах. Я не рассказывал, как у нас ещё в другой части, до "Иглы", один оставил в тумбочке открытую сгущёнку? А туда стасиков этих, тараканов - уйма налезла. И один мудачина стырил и столовой ложкой - хвать! "Мужики, - говорит, - никогда не видал сгущёнки с изюмом!"
У Калюжного вытянулась физиономия. Виктор рассмеялся - и я следом:
– Виктор, садистская морда, ты это только что придумал, признавайся! Надеешься, что мы с Сергеем проблюёмся? Обломись, ничего не выйдет!
Тут хохма дошла и до Калюжного. Он заржал басом и выдал:
– Э, знаете анекдот про зелёную волосатую расчёску в супе?
– О!
– воскликнул я пафосно.
– Вашему деликатному сиятельству полегчало-с? И не тянет блевать даже от волосатой расчёски? Или вы блюёте-с только от членистоногих?
Виктор повалился на мох, хохотал и всхлипывал. Калюжный бил себя по коленям и повторял сквозь смех:
–
А я думал, что это - неслучившаяся истерика. Что мы ржём над фигнёй, чтобы не реветь. Ну и пусть, не худший случай.
Мы впервые смеёмся вместе, над одним и тем же. Диня, конечно, гений контакта - но, быть может, и я на что-то сгожусь?
Моя упавшая под плинтус самооценка приподнялась на пару сантиметров.
Мы посмеялись и расслабились. Разжались какие-то внутренние тиски, стало легче дышать - и все тут же начали зевать. В комнате было тепло и сухо; окно сплошь завешивали какие-то зелёные нити, но потолок слегка светился - мягким, рассеянным желтоватым светом. Такой уютный полумрак... а за окном дождь шуршит...
Мы улеглись на мох и сделали вид, что травим байки, но я видел: у всех слипаются глаза. У нас вчера был чудовищно тяжёлый день, потом - ночь, во время которой нам удалось подремать только по паре часов, наши болячки, контакт, ворох безумных впечатлений нынешнего утра... Наши бедные организмы, ещё не потерявшие надежды адаптироваться в здешнем мире, просто настаивали на отключке.
Я не помню, как вырубился. Я точно не думал о безопасности - кажется, надеялся, что о ней позаботится Кудинов. Впрочем, я не верил, что нас прикончат во время сна: моё ТПортальное dИjЮ vu запустило калейдоскоп ярких, как вспышки, мгновенных снимков нашего будущего.
Я успел отловить воздушный шар, медленно плывущий в тихом предзакатном небе цвета лепестков чайной розы. Кишащих красных сороконожек в чьей-то протянутой обезьяньей - точнее, лицинской - ладони. Гирлянды из живых белых цветов. Шествие громадных, ростом с небольшой огурец, муравьёв, несущих что-то вроде кукурузных початков. Аквариумы в человеческий рост, полные какой-то спутанной зелёной и бурой травы... на них я, кажется, окончательно заснул, но карусель цветных картинок неслась и во сне - я смутно помню ощущение от мелькающих кадров, но напрочь забыл и сами образы, и свои впечатления от них.
Потом сон превратился в тёплую тёмную воду. На дне этой темноты было замечательно, не надо было спешить, дёргаться и бояться, мельтешня микропророчеств отступила - но я блаженствовал в полунебытии, кажется, очень недолго. Из него меня выдернули: кто-то потряс за плечо.
Веки разлеплялись тяжело, словно склеенные. Но, увидев Дениса, я рывком вернулся в реальный мир.
Одеяние Диньки было рыцарское: кроссовки, чудесным образом чистые белые форменные труселя - и пончо-сеточка из каких-то кручёных золотистых нитей, с кисточками понизу, с бусинами и узелками. И всё. А простецкая его физиономия сияла.
Денис сидел на полу, а рядом с ним стояло большое стеклянное блюдо с, кажется, чипсами. С золотистыми ломтиками, от которых пахло жареным маслом. Но чипсы никто не ел: Кудинов и Калюжный уставились на Диньку спросонья, очевидно, так же оторопело, как и я.
– Вы выспались?
– весело спросил Денис.
– Вас звали ужинать, но Гзицино сказала, что вы, может быть, не пойдёте - и прислала печенья сухим пайком, - и рассмеялся.
– Они думают, что вам надо прийти в себя до вечера, а уже ведь вечер, на самом деле. Хотите подняться на крышу? Там круто, увидите, как мать Цвика сюда едет - ну и ещё кто-то с ней, кого мы не знаем...