Запах разума
Шрифт:
А вокруг дерева сидели и лежали скульптуры лицин в полный рост, точные до невероятия, не меньше десяти, а скорее - больше. Я не понял, из чего их сделали: внешне материал напоминал желтовато-белёсый пластилин, но так только казалось. Наверняка эти скульптуры изваяли из чего-то очень прочного, вроде мрамора - просто из мрамора, наверное, адов труд вырезать волоски бровей и ресниц, пряди волос и шерсти, усы, кисточки на ушах и всё такое. Даже не верится, что такое возможно.
Но ожерелья, рубашки-сетки или шали на скульптурах были настоящие. Причём - новые. То есть, видимо, их то и дело меняли, если дождь
Всю эту красоту окружала лёгонькая ограда, высотой пониже человеческого роста, не сплошная, а с четырьмя проходами. Мне показалось, что ограда стеклянная, из матовых стеклянных трубочек толщиной в палец, выгнутых довольно причудливым образом - но это было не больше стекло, чем материал статуй - пластилин. Почему-то чувствовалось, что материал очень прочный, не по-стеклянному. И на всех изгибах и выступах этих трубочек висели зацепленные петельками из кручёных ниток орешки в виде пупсиков. Точно такие же, как Серёга выловил из реки.
Серёга оказался прав: куклы или не куклы, но в этих орешках был какой-то смысл.
Их там висели тьмы, гроздьями. Некоторые - явно совсем старые, белёсые или почерневшие от дождей, надколотые; некоторые даже проросли: из трещин виднелись тонкие зеленоватые побеги. Но много и новых, глянцевых, как свежие жёлуди, украшенных бусинками или цветными полосками. Я подумал, что это должны быть подношения.
То ли духу Дерева, то ли статуям лицин, которые сидели вокруг.
– Святилище, - еле слышно сказал Артик, и никто не возразил - все примерно так и подумали.
Только мы не знали, что тут надо делать. Да и сделать ничего не могли: шапок, чтобы снять, у нас не было, а чтобы креститься, там, или чего-нибудь в этом роде - так лицин даже не дёрнулись, чтобы объяснить. Они и сами стояли и смотрели.
Я уже подумал, что, видимо, нам просто показывали своё священное место, но тут из-за Дерева вышла... ну, как это?
Наверное, процессия.
Главная в ней была медленная-медленная и очень старая лицинская старушка, которую сопровождали и придерживали под руки здешние тётки помоложе. За ними шли несколько молодых девочек. Но та, главная - она была просто очень старая, даже хотелось сказать "древняя". От времени ссохлась и побелела: и волосы, которых осталось не так чтобы уж очень много, и шерсть стали совсем седыми. Личико уменьшилось, заострилось, будто осунулось.
Только глаза у старушки были цепкие и живые, тёмные и влажные - и взгляд очень умный и внимательный. Живой, без всякой дряхлости. Добрый, но, почему-то, не такой уж и мягкий.
Чувствовалась в этом взгляде проницательность и привычная властность. Будто возражать этой старушке никому и в голову не могло прийти.
И я понял, что за ней посылали, что ей хотелось на нас взглянуть именно под Деревом - и вообще, что нас привезли сюда на воздушном шаре именно для того, чтобы эта шерстяная бабушка могла на нас посмотреть под своим любимым Деревом, а не где-нибудь там.
– Матриарх, - прокомментировал Артик чуть слышно, и все опять промолчали, потому что, по-моему, согласились.
Между тем к бабушке подошёл Цвик - и я вдруг понял, что он напрягается и нервничает. Расслабился
Вспомнил один телесериал по Кингу. Там была такая Матушка Абагейл, наместник Бога. Если она уж говорила про кого-то, что в него вселился дьявол - значит, всё. Факт.
Меня осенило, что старенькая седенькая сумчатая бабуля тут - наместник местного бога в полный рост. И она может вот с такой чуточку рассеянной миной, пошевеливая ушками, сказать: "Внучки, а кого это вы ко мне притащили?" - и только нас тут и видели.
Вот Вите и КГБ...
Надо было срочно что-то делать - но никто из ребят даже не дёрнулся; похоже, про наместника бога всем разом пришло в голову. Тогда я вдохнул поглубже и сказал:
– Здравствуйте, бабушка.
Бабуля подняла беленькие мохнатые бровки и посмотрела на меня. И сделала сухонькой мартышечьей лапочкой очень интернациональный жест: вверх ладонью - и пальцами вперёд-назад.
"Иди сюда".
И я пошёл, хоть что-то очень распсиховался.
Будто меня какая-нибудь древняя королева подозвала.
Ясное дело, ей хотелось меня обнюхать. Бабушка доставала мне макушкой до груди, и пришлось очень здорово наклониться, чтобы она легко достала до носа - но, помимо носа, её интересовало и всё остальное. До сих пор меня так обнюхивал только Лангри: обнюхивание в духе заполнения анкеты на секретный завод.
Вдобавок, ей же мешала моя одежда. Она осторожно потрогала пальчиками - и посмотрела мне в лицо. И я тут же понял, что надо делать.
Это была чистая жесть, но лицин не понимают, что такое "стыдно" там, или "неловко". Им неловко не бывает - они очень легко и просто рассекают почти что нагишом. И я, наплевав, что тут кругом девушки, и дамы с детьми, и пожилые тётеньки, скинул с себя все шмотки.
Пусть нюхает.
Уши, правда, горели ужасно, но это уже не шло в счёт.
За моей спиной случилось какое-то шевеление, заминка. Я догадался, что Витя хотел меня одёрнуть, чего, мол, делаешь, салага - но Артик одёрнул его самого, а Серёга решил, что не надо лезть. Они все были молодцы, особенно Серёга, потому что я отлично знал: ему не лезть - в сто раз тяжелее, чем полезть.
Но мы за эти дни удивительно научились друг друга понимать без слов. Если и не по запаху, то по нашим человеческим сигналам - но тут уж каждому своё.
А бабушка поняла быстрее, чем я ожидал. Она не стала меня долго мучить. Быстренько вынюхала всё, что ей было интересно - и показала на моё тряпьё, прикройся, мол. И улыбалась, невероятно мило.
Она была не злая и не думала, что в нас вселился дьявол. И поняла по запаху гораздо больше, чем можно себе представить - лицин же.
К тому же оказалась такая умная и тактичная, что не стала особо обнюхивать моих ребят. Скорее, для проформы - в нос, там, виски, ладони... Гладила нам руки и лицо - и запах от неё был неопределимый, какой-то немного смолистый, терпковатый, но не резкий, а... Не знаю, как сказать. Надо быть лицин, чтобы объяснить. Мне кажется, она что-то на нас написала или печать поставила: "Пригодно. Пусть пока живут". И это было страшно важно, потому что на этом церемония кончилась, и началось всё более обыкновенное.