Запах разума
Шрифт:
– Согласен, - сказал я.
– Оставим в покое всяческие солипсистские фантазии. Вполне достаточно и одного эксперимента над нами грешными: телепортации. А чтобы окончательно тебя утешить: сложные галлюцинации в виде запахов - редки. Обычно что-то очень простое: запах гнили, апельсинов, дерьма... Здешние ароматические симфонии тяжело внушить. Вот тебе когда-нибудь снились запахи?
– Нет, - сказал Виктор и улыбнулся. Кажется, эта мысль его успокоила.
– Это значит, что у тебя нет склонности к эпилепсии, - сказал я.
– Я где-то читал, что запахи мерещатся перед эпилептическим припадком. Ещё никто из нас пока не забился в падучей.
Похоже, такой довод окончательно вернул Кудинова из дзенских размышлений о жизни как о сне, увиденном во сне. Удивительно, как странно устроена человеческая психика... разве галлюцинация - это хуже, чем безумная реальность, на которую совершенно невозможно повлиять?
– А чем глюк хуже?
– неожиданно согласился с моими мыслями Калюжный.
– В дурке-то - свои, небось. Да и в матрице этой подержат-подержат - да и выпустят... а тут... мрак же, ёлки!
– Нет уж!
– решительно возразил Виктор.
– Лучше где угодно, но в своём уме.
С этим мне показалось тяжело не согласиться.
Кудинов отвлёк от наблюдений за лицин меня, но не Диньку. Багров, видимо, решил, что с нами он всегда успеет переговорить - а вот ксеноморфы требуют самого пристального внимания. Заметив, что я смотрю на него, Денис тут же сказал:
– Гзицино не поверили. Интересно, а что она про нас сказала? Никак разобрать не могу.
Гзицино беспомощно взглянула на меня. У неё был вид растерявшейся девочки, которая о чём-то интуитивно догадалась, но не может подобрать аргументы. Это выглядело удивительно по-земному.
Такое выражение лица иногда бывало у Ришки. У меня сердце сжалось.
– Не торопись, - сказал я.
– Подумай над формулировками. Очень может быть, что ты права.
Смысла в словах не было никакого - Гзицино не знала нашего языка. Но мою позицию она поняла.
И подвинулась ко мне. В первый момент она пахла, как маленький пушистый зверёк, вроде кошки - но её запах тут же потёк и стал меняться.
Чтобы я лучше распробовал, Гзицино поднесла ладонь к моему лицу - а дальше принялась объяснять запахами вещи, которым совершенно нет названия на нашем языке.
Для них требовались краски, а не слова.
Для начала она воссоздала костёр - но я тут же понял, что это не просто костёр. Вместе с костром тут было всё его окружение: вечерний лес с его густым, смолистым, прелым запахом, ветер с реки, несущий сырость воды и запах влажного песка, мокрая от росы трава... Запахи, которые создавала Гзицино, смешивались с запахами живого мира вокруг - это было, почему-то, похоже на песню под гитару.
В её ароматической балладе поражала достоверность. Когда мы, люди, пытаемся создать, я бы сказал, "ароматизатор, идентичный натуральному" - каждый догадается, что это не настоящий запах, а суррогат. Не альпийский луг, что бы ни писали на этикетке, а освежитель для сортира. Девочка-лицин создавала полную иллюзию - с той только разницей, что запахи казались подчёркнуто, щемяще прекрасными. Так простой вечерний пейзажик приобретает трогательную прелесть на акварели талантливого художника.
А вокруг розовел догорающий закат, лес темнел, становился чёрным и плоским, дорога из литопсов начала смутно мерцать в сгустившихся сумерках какими-то голубоватыми созвездиями или соцветиями - а в тыквах-фонарях, висящих у входа в дом, медленно разгоралось золотистое сияние. Реальные запахи этого мира дополняли фантазии Гзицино, как фон и фактура бумаги дополняют и высвечивают смешивающиеся краски. Ароматы брали за душу, как ноты.
А художница-парфюмер смотрела на меня вопросительно, выжидающе и вопросительно - и меня вдруг осенило. Я обнял её и прижал к себе - и она прижалась, как котёнок, как маленькая девочка - сестричка по разуму - я вдруг понял, что, в действительности, означает это расхожее словосочетание.
Моя сестрёнка-ксеноморф. Не очередная сексапильная аэлита из фантастической грёзы любителя экзотических сальностей, нет - Ришка другого мира. Я не мог понять, как ей это удаётся - быть может, сверхчеловеческим, собачьим, переутончённым чутьём - понять суть и смысл за несколько часов, ухитриться раскрыться и довериться, как на Земле умеют только совсем маленькие дети и маленькие зверёныши. Она вызывала именно родственные, братские чувства - сумчатая девочка, покрытая шёрсткой, с громадными подвижными ушами пустынной лисицы...
Я внюхивался в неё, как в цветок. Она пахла костром, сосной, сырым песком, ветром, растёртой в пальцах травинкой, диким мёдом, перьями лесной птицы - запах превращался в запах, а я опьянел и ошалел от ароматов. К Гзицино присоединился Цвик и добавил экзотики. Динька дал ему понять, что готов внимать, и Цвик распустил, как павлиний хвост, веер тропических ароматов, пряностей из неведомых стран, солёного морского ветра - я уверен, что эта поэма говорила о скитаниях и красоте их мира. Этакие жюльверновские грёзы, я бы сказал - наивные мечты о приключениях, то, что всем нам присуще, откровенно говоря...
Денис посмотрел на меня повлажневшими глазами:
– Я - как немой, - сказал он почти шёпотом.
– Всё понимаю, а ответить не могу.
– Охмуряют, - мрачно буркнул Калюжный. Подозреваю, что от этих ароматических симфоний ему было даже тошнее, чем от жареных личинок.
– Психотропное это самое... правда, Вить?
– Я не знаю, - сказал Виктор.
– Но уши мы развесили знатно. Бери нас теперь голыми руками...
Тем временем небеса залились глубокой ночной синевой - и фрау Видзико благодушно отослала всех спать. Явно пожелала спокойной ночи; не могу понять, как они ухитряются ароматически изображать сон, но запах характерный - не ошибёшься.
Это было необыкновенно мило, совсем по-семейному. Госпожа Видзико вела себя, как добрая бабуля - и остальные ей отменно подыграли. Старая дама умела создавать теплейшее ощущение родства и дружелюбия не хуже, чем юная Гзицино - видимо, у здешних дам это общая особенность.
Мы помогли молодым лицин прибрать место пикника и вместе с ними пошли к дому. У входа, под ярким тыквенным фонарём, меня остановил Нгилан.
Он тронул мою грудь и показал двух ос, ползающих по его ладони. Ладонь Нгилана была нежно-розовой, не как человеческая рука, а как подушечка кошачьей лапы; осы, покрытые пушком, выглядели удивительно мирно. Я задумался, почему мы называем их осами, они же больше похожи на пчёл - и вспомнил: мне нужно ещё четыре осиных укуса. Точнее, четыре впрыскивания их яда.