Запах разума
Шрифт:
Дом изнутри выглядел корзиной с цветами.
Цветочных горшков лицин не признавали в принципе и не нуждались в них: цветы всевозможных видов росли прямо на стенах, каскадами спускались вдоль лестниц, гирляндами обрамляли потолки. Но при всём изобилии форм и цвета местные комнатные растения почти не пахли: видимо, запах цветов не должен был перебивать ароматических бесед хозяев дома.
Цвик показал нам спальню. Я ожидал увидеть пустую комнату, но у стены, в нише, заросшей мхом, мелким, как плюш, лежали аккуратно свёрнутые в валики спальные мешки из очень толстой, мягкой и рыхлой ткани - если, конечно, можно назвать тканью их странный материал. На мешках возвышалась целая стопка подушек.
Назначение спальни не вызывало сомнений, но для чего использовались остальные помещения небольшого коттеджа, понять было не так легко. Спальня начинала анфиладу комнат - и комната, соседняя с ней, нас удивила и озадачила.
В этой просторной комнате, выходящей широкими окнами на солнечную сторону, цветы свешивались с потолка этакой пышной барочной люстрой. Ветки, растущие из стен, как кронштейны, держали стеклянные полки, образуя стеллажи. Стеллажи предназначались для хранения артефактов, чьё назначение мы не могли объяснить с первого взгляда.
Стеллаж, затенённый бахромой побегов, спускающихся с потолка, был заполнен коробками или шкатулками самых разнообразных размеров и расцветок. Некоторые украшал тиснёный орнамент или нечто вроде инкрустации из тонких блестящих нитей. Виктор взял одну такую шкатулку - и она легко открылась в его руках.
Мы почувствовали лёгкий странный запах. Внутри шкатулки обнаружились желтоватые прямоугольные листы, похожие на пеноплен - из такого делают мягкие пазлы для малышей. Каждый лист испещряли столбцы иероглифов.
– Книжка!
– восхитился Диня.
– Библиотека!
– А чего все страницы отдельно?
– Калюжный вынул один лист, перевернул.
– Как китайцы пишут...
Цвик деликатно потянул страницу у него из рук. Калюжный как будто удивился, но отдал. Цвик согнул большой палец и сгибом нажал на иероглиф вверху страницы. Запахло сильно и знакомо, чем-то вроде влажной, свежевскопанной земли. Цвик убрал запах прикосновением ладони и нажал рядом, вызвав неожиданно резкий дух мокрой звериной шерсти.
– Охренеть, - пробормотал Виктор.
– Типа книжка с картинками, только с запахом, да?
– Возможно, это и не иллюстрации, - сказал я.
– Может, так они передают оттенки смысла.
– Забавно, - ухмыльнулся Виктор.
– Воняет псиной... то есть, написано типа "собака", а по запаху они уже разбираются, овчарка или болонка, так, что ли?
– Прикол!
– неожиданно восхитился Калюжный. Когда на него накатывало понимание, удивление или восхищение, его туповатая физиономия высвечивалась изнутри чем-то трогательно детским, становясь неожиданно обаятельной.
– А ещё?
– Хорошего помаленьку, - строго сказал Виктор и закрыл книгу.
– Каждый неграмотный будет лапать - быстренько всё выветрится. Сперва научимся читать, а потом уже будем хвататься.
В это время Диня разбирал мелкие вещицы на стеллаже напротив.
– Артик, - окликнул он меня, - иди сюда, посмотри. Вот так растут страницы.
Он ткнул пальцем в нарост на стене между полками. Этакий слоистый древесный гриб, диаметром с суповую тарелку.
– Туалетная бумага у них в сортире так растёт!
– хохотнул Калюжный.
Я ещё не пользовался их туалетной бумагой, но Виктор был в курсе дела:
– Не такая. Там слои отделяются тоненькие, как бы сразу мятые, а тут - вон! Как картон для коробок, только мягкая.
– Для книжек ведь, да, Цвик?
– спросил Диня.
– Гзи-ре?
Цвик мило улыбнулся и открыл широкую плоскую коробку в неглубокой выемке на средней полке. Мне показалось, что письменный прибор напоминает тот, каким пользовались китайские чиновники: явная тушечница, несколько очиненных стерженьков, пара стеклянных ножей со скошенным лезвием - как ножи для декупажа...
– Похоже, ты прав, Диня, - сказал я.
– Этим ножом страницу обрезают, потом наносят на неё иероглифы тушью, а после - запах... А может, и сперва ароматизируют, чтобы не размазать написанное.
– Интересно бы почитать, - задумчиво сказал Виктор.
– Жаль, мы неграмотные и научиться шансов нет.
– Может, и есть, - заметил Диня.
Виктор вздохнул.
– И говорить-то ни хрена не выходит...
Следующая за библиотекой комната, в которой, похоже, располагалась мастерская, не произвела на наших орлов должного впечатления. Резцы, куски дерева, разноцветные, в прекрасных разводах, и начатые фигурки на стеллажах и низеньком столе осмотрели бегло - ну, безделушки и безделушки. Недовязанную шаль, лежащую в сплетёной из золотистых прутьев корзине вместе с клубками ниток и кручёных шнуров, и вовсе обозвали "бабским рукоделием". К тому же разряду "девчачьей забавы" отнесли и прозрачные сосуды с бисером, бусинами и ещё какими-то мелкими пёстрыми вещицами.
– Кружок "Умелые руки", - хмыкнул Калюжный презрительно.
Виктор, кажется, молча согласился, Диня обиделся - но только на тон.
А мне пришло в голову, что при изобилии всевозможных незаконченных штуковин, которые местные жители делали тут своими руками - тут были и резные фигурки местных животных, и посуда из чего-то вроде терракоты, и стеклянные ножи с наборными ручками, и вязаные шали - нам не попалось ни одной паршивенькой картинки. Ни на стенах, ни в книгах, ни на предметах быта - ни малейшей попытки украсить вещь росписью, не говоря уж о живописи как о самоцели.
Из всех изображений на плоскости - только иероглифы и геометрические орнаменты.
Не означает ли это, что портретной живописи и даже рисунка наши друзья-лицин просто не знают?
Вот удивительно...
Цвик позвал нас в кухню на первый этаж: "дгон" - еда, все уже усвоили; легко предположить, что "лзир-дгон" - место для приготовления пищи. Но ниже типовой здешней кухни, сплошь покрытой стеклообразной субстанцией, видимо, предохраняющей от перегрева живые стены дома, было нечто, значительно более интересное.