Застава на Аргуни
Шрифт:
По замыслу Хоменко, засада в виде подвижной подковы давала возможность взять агента в клещи. Хоменко рассчитал правильно. Все складывалось в пользу пограничников…
…Дождавшись непогоды, Князь пустился в дорогу. Он полагал, что дождь скроет от пограничников следы, а длинная, на десятки километров, падь Травянушка выведет его далеко в тыл Стрелки. Непогода и дремучая тайга позволят скрыться и пробираться к цели даже днем.
И вот он у самого решающего, самого страшного рубежа! Легкая лодка приближалась к советскому берегу. На дне лодки — одежда, оружие, продовольствие, несколько шашек аммонала. Как только он ступит на русскую землю, лодку пустит
Не первый раз ступал Новиков на этот берег. И все же, как ни был он самоуверен и хладнокровен, а, отправляясь на задание, волновался.
Лодка прошла линию границы. Новикову казалось, что, несмотря на гром и шум дождя, он отчетливо слышит глухие удары сердца.
Переправщик остался на берегу. Ему было приказано ждать сигнала и только тогда идти на кордон и доложить о результатах переправы…
Опередив лодку, Хоменко присел, чтобы лучше видеть врага, и, тяжело дыша, стал ждать. Он знал, что бойцы теперь уже где-то рядом. Их хоть и не видно, но они наверняка здесь. Немножко беспокоил Карпов, которого не удалось предупредить. Видит ли он лодку нарушителя? Впрочем, теперь это уже не имеет значения. С Новиковым они справятся и втроем.
— Наконец-то, браток, мы с тобой опять встретились! Давай, давай… Вот сюда… Так… Так… Можно чуточку левее, — шептал торжествующий Хоменко.
Когда лодка уже причаливала, комендант вспомнил, что не предупредил бойцов о необходимости взять Князя живым. Только живым! Но было уже поздно.
Лодка коснулась берега и, шурша по песку, остановилась. Новиков выпрыгнул на землю, подтянул лодку за веревку, выпрямился. От пограничников его отделяло метров десять-пятнадцать. При вспышке молнии Хоменко разглядел в руке нарушителя пистолет. Удивил офицера и костюм бандита — легкое спортивное трико, плотно облегавшее крепкую фигуру.
Рядом с собою комендант почувствовал притаившихся пограничников.
«Только не торопись! Спокойнее, спокойнее!» — сдерживал себя Хоменко.
Подтянув лодку, Новиков вскинул над головой руки, чтоб отдохнули мускулы.
«Вот, вот! Давно бы так!» — задыхался Хоменко, считая своего врага уже схваченным. Новиков нагнулся.
— Стой! Руки вверх! — взревел комендант и не узнал своего голоса. Таким пронзительным и громким показался ему окрик.
В ответ блеснула вспышка и прогремел выстрел. Князь сделал головокружительное сальто, пантерой распластался в воздухе и, издав нечеловеческий вопль, плюхнулся в воду.
Тьма огласилась беспорядочным треском автоматных очередей. Пограничники стреляли по воде…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В скверике кружком на траве сидели Пушин, Слезкин, Павличенко, Дудкин. Чуть в стороне лежал недавно выписавшийся из санчасти Айбек.
Дудкин, сдвинув на затылок фуражку, бойко рассказывал, как ему удалось восстановить дружбу с Моисеем.
— Приехали, значит, мы с Морковкиным на выселок, привязали коней и стоим, топчемся, как скотина в ненастную погоду. Заходить или не заходить? Вы же знаете, какими мы с Моисеем стали друзьями после того, как он выпроводил меня «по столбам»? Выходит Зойка… — Дудкин многозначительно посмотрел на Слезкина и, к явному неудовольствию последнего, продолжал: — Как увидела нас, сразу засияла, обрадовалась, стала приглашать в избу. Сама такая ласковая, веселая, обходительная.
Слезкин оборвал:
— Хватит трепаться.
— Входим, — не замечая раздражения товарища, продолжал ухмыляющийся Валька. — Здороваемся. Моисей лежит на кровати, косит на нас свои глазки, стонет. Мы, конечно, сразу к нему, спрашиваем: «Что, Моисей Васильевич, хворь взяла?» — «Взяла, взяла окаянная, — отвечает. — Так взяла, ажно кости трещат. К концу идут, ребята, дела старого Моисея, к концу». Повернулся на спину, закатил глаза. Я говорю: «Может, за фельдшером в Кирпичный махнуть?» Старик встрепенулся. А Зойка шепчет: «Отойдет… Придуривает малость…»
Дудкин помуслил развернувшуюся цигарку, затянулся.
— Пошли мы с Митькой линию смотреть. Вечером сели ужинать. Старик совсем осатанел. Орет на домочадцев: дай ему то, дай другое. Обозвал старуху, пообещал дубину Степке. Мы помалкиваем. Знаем, как с ним связываться! А потом, не вытерпев, подхожу к кровати и говорю: «А знаете, Моисей Васильевич, я вас в два счета подыму с постели». Моисей только рукой махнул: знаем, мол, мы таких свистунов! Я опять за свое: «А вы не махайте рукой! Недавно я тоже пластом лежал. Но фельдшер дал мне таких порошков, что я уже на второй день прыгал, как жеребенок. Чудо — не порошки! Кажется, у меня в переметной сумке несколько штук осталось…» Выскочил я во двор, открыл сумку. Слышу, кто-то идет ко мне. Смотрю — Зойка с лампой. «Ты чего надумал?» — спрашивает. «Хочу порошков наделать», — отвечаю и показываю Зойке коробку с зубным порошком. Она захохотала. «Тише, — говорю, — принеси-ка лучше бумаги».
Навертели мы порошков, пришли в избу. «Вот, — говорю, — пожалуйста, принимайте». Моисей приподнялся, взял «лекарство». Зойка поднесла кружку воды, а сама напыжилась, вот-вот прыснет. «Для верности, — говорю, — выпейте сразу парочку. Закутайтесь, пропотейте — все как рукой снимет». Моисей выпил, обтер усы. «Вот так… Не обращайте внимания, что пахнет мятой. Лекарство из травы приготовлено… Ложитесь на правый бок». Старик повернулся к стене.
Часа через полтора начал кряхтеть, ворочаться, бормотать. Потом и говорит: «Слышь, паря, а порошки-то, кажись, и вправду ничего… Ведь полегчало… Может, еще один выпить?» «Нет, — говорю — нельзя. Лекарство сильное, на сердце действует». Старик заснул.
Утром гляжу, Моисея и след простыл. Выхожу на улицу, слышу кто-то козлиным голосом поет:
Силва, ты меня не любишь,
Силва, ты меня погубишь…
Пограничники дружно засмеялись. Павличенко сказал:
— Брешешь, собака, насчет Сильвы?
— Слушай… — Дудкин окинул пренебрежительным взглядом Павличенко и продолжал: — Глянул я за угол и ахнул: в огороде бродит Моисей и оперетку исполняет. «Ну, думаю, рехнулся!» А тут — Фекла. Услышала арию своего повелителя и даже плюнула. «Фу, чтоб тебе намочиться и не высохнуть! Зойка уже надоела с этой Силвой. И он туда же, старый пень!»
Я подошел к нему. «Как спалось? Как самочувствие?» За пульс его хвать! Он отвечает: «Ну, паря, порошки — что надо. В жизни таких не пробовал. У тебя там не осталось еще?..»
После этого он стал такой вежливый, добрый. Ходит за мной и все приговаривает: «Тебе, Дудкин, после армии надо идти на доктора учиться. Большим человеком будешь!»
И вот я теперь решил: демобилизуюсь, уеду в Йошкар-Олу и, чем лазить всю жизнь по столбам, поступлю в медтехникум. Куплю себе бурки с галошами, цигейковую полудошку, женюсь и буду жить припеваючи.