Здесь, на краю земли
Шрифт:
Я поставил ногу на ступеньку и ясно понял, что лезть никуда не хочу. Неуютно стало мне и тревожно, особенно после предложения кричать, не стесняясь. Но главная неприятность состояла в том, что я стремительно и неумолимо трезвел. Однако, отступать было некуда, Перегрин сказал «с Богом», и я полез.
Очутившись в каком-то глухом закутке, я сделал шаг вперед, тут же больно ударился коленом и выругался. Перегрин втащил наверх лестницу и свесился из люка с факелом в руке. Саркофаг стоял прямо передо мной. Он занимал почти все пространство, вплотную примыкая
— Нужно открыть, как книгу, — сказал Перегрин. — Справа налево. Я отвалил плиту, прислонив ее к левой стене и стараясь не думать, что будет если она вдруг свалится обратно. Перегрин подал мне шар.
— В дальний левый угол, — напомнил он.
И только после этого, глянув внутрь саркофага, я увидел, что дна там нет. Он был чем-то вроде колодца, и, судя по всему, колодец этот уходил глубоко в недра Даугтера. Я склонился над ним, и меня обдало мертвенным застоявшимся холодом.
— Кладите быстрее, — сказал Перегрин.
— Куда же класть, дна-то нет, — тоскливо отозвался я. — Разве что бросить.
Последовала пауза и Перегрин спросил изменившимся голосом:
— Вы что… действительно не видите дна?
Страха не было. Было тихое, тягучее чувство, похожее на нараставшую боль.
— Скорее! — тревожно закричал сверху Перегрин.
Я медленно протянул руку с шаром, и на какой-то миг мне показалось, что все это уже было когда-то — холод, темнота и боль.
— Свети! — крикнул я.
Перегрин послушно опустил факел пониже, но тут не помог бы и весь свет вселенной — в колодце вровень с краями стояла плотная непроглядная темень. Медленно, очень медленно я дотянулся до угла. Шар коснулся черной поверхности. — Только не бросайте, — умоляющий голос Перегрина послышался словно издалека. — Осторожнее.
И вдруг шар мягко потянуло книзу. Обмирая, я сжал его крепче. Потянуло сильнее и неожиданно резко дернуло. Я ахнул и не удержал. Невесомое творение увечного рукодельца кануло вниз во мгновение ока. И померещилась мне вдруг ночь и хищная пустота темной равнины, и таким ужасом захлебнулось мое сердце, что я отпрянул и заорал:
— Эй, лестницу!
— Руку давайте! — Свет наверху померк, и горячие пальцы Перегрина крепко сомкнулись на моем запястье.
Через минуту я уже был наверху и сидел, прижавшись спиной к стене и намертво стиснув зубы. Перегрин с тревогой заглядывал мне в лицо.
— Как вы? — спросил он шепотом.
Я неопределенно замычал и мотнул головой. Он улыбнулся, сказал, что я молодец и пошел закрывать люк. Я поднялся и, не медля ни секунды, направился к выходу.
— Нет-нет! — воскликнул Перегрин. — Мы должны немного побыть здесь. Пусть он успокоится.
— К-кто? — спросил я, разжав, наконец, зубы.
— Замок. Я понимаю, вам страшно…
Я круто повернулся и подошел к нему вплотную.
— Ты сказал, что мне страшно, или я ослышался?
— Вам страшно, я ведь вижу, — мягко ответил Перегрин.
— Ты ошибаешься, — ледяным тоном произнес я.
— Возможно, — легко согласился он.
Потом он укрепил на стене факел, и мы уселись на полу друг против друга. — Видите ли, — начал он, — Я потому так говорю, что мы сейчас находимся в таком месте замка, где каждый встречает то, чего он больше всего боится. То, что ему больше всего угрожает. Я не имею в виду реальную опасность. Эта опасность — изнутри. Страх ведь находится внутри нас.
— Ну? — отозвался я. Разговор этот был мне неприятен.
— Так вот. Верзила мог выполнить эту работу совершенно спокойно, потому что в нем не было страха. Никакого. Он не боялся ничего, совсем ничего. Это просто чудо какое-то. Лично я впервые в жизни видел такого человека. — Дураки страха не боятся, — усмехнулся я. — А не окажись меня поблизости, раскроило бы это чудо-юдо твою светлую головушку и глазом бы не моргнуло. — Да, пожалуй, — сказал он, помолчав. — Я сам виноват, не удержался, поддразнил. С ним совсем по-другому нужно разговаривать. Нужно было, — поправился он. — Да и вы вполне могли словом его остановить. Одним словом. — Каким? — поинтересовался я.
Перегрин невесело усмехнулся и ничего не ответил.
— Постой, — спохватился я. — Ты сказал, что годятся только я и Верзила. Так?
Он сразу понял, к чему я клоню, и заулыбавшись, заверил, что равнять меня с Верзилой нельзя, упаси Бог. Что касается меня, тут причина совсем другая, а именно — дружелюбное отношение ко мне замка. Якобы симпатизирует он мне и потому всячески постарался смягчить удар, то есть напугать не до смерти, а так, слегка.
Я презрительно фыркнул. А Перегрин продолжал говорить о замке, какой у него непростой нрав, и как он в этом похож на меня. Каким он кажется непредсказуемым и жестоким, и какое это, в сущности, печальное сооружение. Я сказал, что не могу себе представить печальное сооружение, равно как и непредсказуемое, и жестокое. Здание — оно здание и есть, и говорить о нем, как о живом человеке, по крайней мере, смешно.
— А вы вспомните, — сказал Перегрин, — вспомните что произошло, когда вы оказались внутри невидимой стены. Вы упали в обморок.
— Ну, — подтвердил я с крайним неудовольствием.
— Я, между прочим, тоже чуть не упал в обморок, когда вы на меня закричали: колдун, сожгу… Помните?
— И что?
— А то, что колдуном вы меня не считали, а просто хотели напугать. Это я потом понял. Так вот замок ваш — так же. Он уже тогда знал, что вы свой, однако врезал вам изо всех сил.
Потом он сказал, что когда у него возникают трудности с замком, он сразу вспоминает меня, и поступает так, как поступил бы, имей дело со мной. — Так значит, я, по-твоему, непредсказуемый и жестокий. Не видал ты жестоких князей, вот что, — сказал я.
— Я видел много разных людей. — Он улыбнулся. — Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Не о вас. Например… Вы знаете, я всем башням дал имена. Западная — Свеча. Восточная — Чудище. Северная — Белый Ветер. Южная — Алая. А эта — он показал глазами вверх — Зунта.