Земля вращается со скрипом (сборник)

Курилко Алексей Леонидович

Еще был международный литконкурс «Тенета». Меня но­минировали от журнала «Майдан». Я занял «почетное» вось­мое место. Даже в тройку не вошел.

– Это довольно престижная премия, - сообщает Алексей Владимирович.

Я вижу по выражению его лица, он явно разочарован мо­ей реакцией. Однако же я все-таки рад. Честно, рад. Просто я, что называется, скуп на эмоции.

– Простите мою меркантильность, - спрашиваю, - а что получает победитель?

Его брови медленно ползут на высокий лоб. Я уточняю:

– Какая

сумма грозит мне в случае победы?

Алексей Владимирович растерянно пожимает плечами и разводит руками в стороны:

В прошлом году, насколько я помню, за первое место да­ли десять тысяч.

Отличная новость!

Рад за вас.

Он был совершенно искренен. Я ему верю. Вот интересно, а почему только малознакомые способны сорадоваться моим успехам?

14.

Дома я нахожу пришпиленную кнопкой к двери ванной комнаты записку: «Ждала тебя до двенадцати. К сожалению, пора бежать. Тебе звонил какой-то Танилюк. Убеждена, он был нетрезв. Бутерброды на столе. Увидимся завтра. Соня».

Интрига держится. И уже начинает напрягать. Или нет? Прислушиваюсь к себе... Все в полном порядке. Подумаешь!

Какая-то девица, поразительно похожая на Одри Хепберн, посещает по утрам мою скромную обитель, моется, завтрака­ет, смотрит телевизор... Я не против: меня это совершенно не стесняет. Хотелось бы, конечно, объясниться с ней, расста­вить все по полкам...

Перекусив бутербродами, открываю ноутбук, вхожу в Ин­тернет и читаю все, что нахожу о «Новой премии».

Оказывается, ее вручают пятый год. И в прошлом году действительно за первое место дали десять тысяч долларов, за второе - пять тысяч, за третье - две с половиной.

Прочитав об этом, я сразу же осознал, что хочу, очень сильно хочу одержать победу. Пусть все бессребреники в ми­ре объединятся и вдвоем осуждают меня - плевать! Мне нуж­ны эти деньги! Я безработный, в конце концов. Снимаю квар­тиру. Ненавижу ездить в общественном транспорте. Люблю дорогие рестораны. Я уж не буду касаться такой деликатной темы, как алименты и долги.

Нищета, даже загримированная под бедность, угрожает свободе художника. Творческий человек работает не благо­даря безденежью, а вопреки ему. Это настолько очевидная вещь, что я не стану тратить время и силы на лишние аргу­менты.

Талант должен быть голодным?.. Лживый, бесстыжий ло­зунг, запущенный издателями и литературными агентами. Вот кому выгодно держать нас в черном теле.

Сытость и праздность! Вот что должно сопутствовать мо­ему творчеству.

Я пишу почти пятнадцать лет. Достойно выдержал испы­тание временем. Хочу пройти испытание «золотым тельцом». Верю, что пройду его с честью.

Правда, десять тысяч - не такая уж и большая сумма, но полгода-год можно жить припеваючи. Жить ни в чем себе не отказывая, не парясь о деньгах, и кропать потихоньку, кро­пать в свое удовольствие.

Заварив кофейку, выхожу на балкон.

Весна все-таки наступила. Набухли почки на деревьях. Распускаются цветочки и мужики. Женщины помолодели. Похорошели девушки. Из-под одежды проклюнулись деви­чьи пупки. Оголились шеи и стройные ноги...

Конец марта делает свое похотливое дело. Вижу, как один лохматый пес покусился на честь другого местного пса, поро­ды Лабрадор. Однако тот оказался псом гетеросексуальным и, рыча и кусаясь, гонит лохматого по двору.

15.

Я не работаю каждый день. Не пишу. Но каждый день об этом думаю. Могу неделю обдумывать всего лишь пару строк, а потом сажусь и крою почти набело несколько страниц. За­тем перечитываю, черкаю, сокращаю... на следующий день или в тот же - если есть еще время и желание - переписываю все от начала и до конца, красивым почерком... И вновь про­ходит пару дней, я обдумываю следующий кусок... Парал­лельно могу обдумывать другую вещь, в совершенно ином

жанре.

Есть еще записные книжки. В них я записываю все, что может пригодиться в будущем. Видимо, будущее не наступи­ло. Почти ничего не использовал я из моей копилки.

Сажусь за письменный стол с твердым намерением «по­работать». В ту же секунду раздается звонок в дверь, пронзи­тельный, как зубная боль.

Иду открывать. На пороге Танилюк. На нем зеленая ру­башка и потерявшие всякий цвет мятые брюки. В руках пакет.

Его опухшее лицо расплывается в неуверенной дрожащей улыбке:

Мир вашему дому...

Здорово, - говорю.
– Проходи.

Выглядит он паршиво. Мешки под глазами, а в самих глазах тусклый блеск затаившегося безумия. Рыжая седина посеребрела, теперь он седой абсолютно, в свои сорок два года.

Проходим на кухню. Он деловито вынимает из пакета джентльменский набор столичного алкоголика: пачка сига­рет, полтора литра томатного сока, плитка шоколада и, ко­нечно, бутылка водки.

Это зачем?

Здрасьте!
– возмущается он.
– Необходимо обмыть твой переезд.

Обмывай сам. Я не хочу.

А что случилось?

Обязательно должно что-то случиться, чтобы человек бросил пить?

– Да, должна быть веская причина. Цирроз. Сдача анали­зов. Любовь. Когда я влюбился, я, наоборот, начал пить. Да­вай выпьем за любовь?

Зря стараешься, - говорю.
– Или пей сам, или отстань.

Он открывает бутылку.

Есть рюмки?

Есть чашка.

– Дай две.

Убирайся!

Вторую - для сока.

Я ставлю перед ним две чашки.

Знаешь, я ушел из дому, - сообщает Седой.
– С опоздани­ем на пять лет. Давно уже надо было решиться. А я терпел, тянул, надеялся, что все наладится. Глупо. Если люди и ме­няются, то только в худшую сторону.

Почему?

Потому что они стареют.