Земля вращается со скрипом (сборник)

Курилко Алексей Леонидович

– Где?

В сумочке.

– М-да...

Допрос окончен? Можем идти завтракать?

Можем. Иди, мне надо одеться.

Я решил тоже перейти на «ты».

Стесняешься?
– спрашивает она.

Представь себе, - бурчу в ответ.

Надо же! Как вламываться ко мне без стука в ванную -пожалуйста!
– никаких стеснений.

Я не знал, что там ты.

Какая разница. Кто бы там ни был, интеллигентные лю­ди прежде, чем войти, спрашивают разрешения.

Чего ты, - интересуюсь я, - хочешь?

Она

усаживается в кресло.

Справедливости.

Да ради бога.

Отбрасываю одеяло, встаю...

Я так и знала. Любишь спать голым?

Почему бы нет. Если один...

Я тоже. Если не одна.

Одеваюсь. И мы отправляемся на кухню. Завтракать.

18.

На завтрак Соня сварила гречку, пожарила гренки с яй­цом, открыла банку с кабачковой икрой.

Сидим, кушаем. Я изредка поглядываю на нее исподло­бья, изучаю.

Ты не похожа на приезжую.

Не похожа, - соглашается она.
– Я местная.

– А зачем, - спрашиваю, - квартиру снимала?

– Жить негде. Папу удар хватил. Парализовало. Мама за ним третий месяц ухаживает. А я его таким видеть не могу. Больно и страшно.

– Другими словами, сбежала от проблем и ответственности. Думал, она обидится. Оскорбится. Или начнет оправды­ваться. А она только кивает в ответ.

– Да, - говорит, - сбежала.

Я удовлетворен и слегка разочарован. Я готовился к ата­ке, а противник спокойно вывесил белый флаг и тут же забыл о моем существовании.

Был у меня в юности знакомый философ. Отстаивал идею замкнутого круга. Якобы каждый человек всю свою жизнь движется по кругу. Совершает одни и те же ошибки, сближа­ется с женщинами определенного типа, делает судорожные попытки вырваться из этого порочного круга, и те, кому уда­ется, - попадают в другой круг, затем пытаются вырваться из него, попадают в следующий и, по сути, движутся по кру­гу. Примерно так.

Но я не об этом. Сам философ был забавен. Что бы я не ут­верждал, он тут же занимал противоположную сторону и спорил со мной часами, спокойно и аргументированно.

Тема спора не имела значения. Его занимала сама дис­куссия. Игра ума. Эквилибристика мысли.

Я мог сказать простую ничего не значащую фразу, к при­меру:

– Ну и погодка, аж жить не хочется.

И он принимается уверять меня в том, что именно мое на­строение окрашивает погоду в мрачные тона, а не наоборот.

Доходило до смешного. Однажды я заметил, между про­чим, что не люблю костлявых женщин. Он стал доказывать, что на самом деле - люблю. Закончилось все тем, что он меня убедил. Плавно подвел к тому, что ненависть - есть последняя степень любви, как грязное есть последняя степень чистого.

Мне очень нравилось бывать в его обществе. Обожал я с ним вот так посидеть и поспорить на отвлеченные темы.

Мягкий голос Сони выводит меня из области преданий:

Насколько я понимаю, то кресло раскладывается?

Да, это кресло-диван.

– Так, может, я у тебя переночую. Месяц-другой. Я говорю: -Ночуй. Она говорит:

– Могу готовить, стирать, убирать и поддерживать види­мость беседы.

– То, что надо.

– Могу с тобой переспать.Я делаю вид, что всерьез обдумываю ее предложение, по­том отвечаю:

Это не обязательно.

Жаль, ты как раз в моем вкусе.

Спасибо.

– Тебе спасибо.

Соня смахивает со стола на ладонь крошки и отправляет их в рот.

Тогда делаем так, - говорит она, - я звоню Чичикову: он поможет мне с переездом. Вещей у меня немного, но помощь не помешает. Кстати, сразу предупреждаю, я во сне пою. У тебя есть слух?

Ну так... комси-комса...

Тогда все в порядке. У моей соседки абсолютный слух. Так ее раздражает не то, что я пою, а то, что фальшивлю. Ох, она намучилась, она похудела на нервной почве, за что, кста­ти, даже не поблагодарила. Но теперь я хоть буду за нее спокойна. Дело в том, что она склонна к суициду. А таким людям только повод дай... По себе знаю. В пятнадцать лет я чуть ве­ны не вскрыла, узнав о том, как погибла Мата Хари...

Я на нее смотрю и улыбаюсь.

Ты чего?
– спрашивает.

Да вот думаю: кого ж держат в сумасшедшем доме, если ты здесь.

Мама тоже уверена в том, что я сумасшедшая. А я - на­оборот - слишком нормальная. Просто делаю, что хочу, гово­рю, что думаю.

Ты думаешь?

Соня смеется, то ли оценив изящный выпад, то ли без всякой причины.

Я люблю, когда люди смеются. Они выглядят красивее, здоровее. Широкая улыбка - это облагороженный и цивили­зованный оскал, демонстрация силы и здоровья.

19.

Прошло две недели. За это время много чего случилось. Нет, никаких особых событий или глобальных перемен. Так, по мелочам. Но все же могу смело заявить: жизнь, что назы­вается, била ключом.

По понедельникам, средам и пятницам я выходил в эфир в разных образах. Выдавал себя то за экстрасенса, активно общающегося с потусторонним миром, то за «чер­ного археолога», нашедшего в Донецкой степи артефакт тамплиеров. Танилюк работал по вторникам, четвергам и субботам. Был наркобароном, сутенером... Особенно мне понравилось, когда он представился неким полковником в отставке, утверждавшим, что одиннадцать лет провел в плену у инопланетян. Он рассказывал такие красочные подробности, что если бы я его не знал, то подумал: он ли­бо действительно был похищен инопланетянами, либо полный псих.

От жены он все-таки ушел. Переехал ко мне. Спит на полу, между диваном и креслом, на каремате. Днем пьет, а по ночам стонет и матерится во сне. Я однажды проснулся под утро, часа в четыре, а в квартире такой гвалт стоит: котенок, которого притащил Танилюк накануне, гоняет по комнате теннисный мячик, Соня поет что-то невнятное, а Седой все это обкладывает девятиэтажными матами.

За эти две недели я очень много узнал о Соне. Она учи­лась на факультете телережиссуры, на заочном отделе­нии. Ей было двадцать три года. Раз в неделю, не чаще, ез­дила проведать отца. Тот оставался в плачевном состоя­нии: лежал безмолвный и неподвижный, как Ленин. Для него эта драма безусловно являлась страшной трагедией. Как было бы для любого из нас, но для него тем более. Со­ня рассказывала о нем, и по ее рассказам отец был силь­ным сверхэнергичным человеком. В сорок девять лет пре­вратиться в овощ для такого человека, по-моему, хуже са­мой смерти.