Жакерия
Шрифт:
Броун. Он упал, когда я пустил в него стрелу.
Оборотень. Я метил ему в ухо, где шлем не так толст.
Броун. А я в сердце.
Оборотень. Честное слово, одна у него в ухе, а другая в сердце. Поздравляю, приятель!
Броун. А я тебя.
Оливье (Сиварду). Пощадите, рыцарь, пощадите!
Сивард. Вы дворянин? Вы богаты?
Оливье. Да, я могу дать вам хороший выкуп.
Сивард.
Оборотень. Пленник! Брать дворянина в плен! Клянусь богоматерью, я этого не потерплю. Смерть ему! Во имя святого Алипентена! (Убивает Оливье.)
Сивард. Как! Ты посмел убить моего пленника?
Оборотень. Мы деремся не из-за одной только добычи, а чтобы истребить дворянскую породу. Поняли, начальник?
73
По снятой перчатке узнавали пленных рыцарей. (Прим. автора.)
Сивард. Не знаю, что меня удерживает...
Появляется Симон.
Симон (Сиварду). Отец Жан послал меня за вами. Неприятель все еще защищает свой обоз. Говорят, нас там ждет богатая добыча.
Броун. Вперед! Клянусь усами Иуды!
Сивард. Друзья, вперед!
Оборотень. За мной, волки!
Все уходят.
КАРТИНА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Бивак мятежников на поле битвы.
Броун и Оборотень сидят и пьют.
Броун. Теперь уж нам, приятель, ссориться нельзя. Мы выпили из одного кубка. Ты подарил мне свой лук, а я тебе свой. Другому я ни за что не отдал бы его, предложи он мне столько же золотых, сколько я выпустил из этого лука стрел. А все же, мой храбрый волк, я на тебя сердит. Нет, что ни говори, а не следовало тебе убивать дворянина, когда капитан объявил его своим пленником.
Оборотень. Черт меня побери, если я позволю другому сказать и половину того, что сказал мне ты! Для вас, англичан, война — та же торговля.
Броун. А разве мы не правы, клянусь бычьим брюхом?
Оборотень. Да я и сам люблю добывать деньги мечом и стрелой. Но я до того ненавижу дворян, что ради удовольствия убить одного из них готов, кажется, отказаться от военной добычи.
Броун. У всякого свой вкус. Ты волен следовать своему. Но, забубенная головушка, предоставь и другим действовать по-своему. Сивард зол на тебя, как сто чертей. Он говорит, что ты лишил его по меньшей мере трех тысяч франков.
Оборотень. Что поделаешь! Зато я доставил себе удовольствия на десять. Э, да что говорить о мертвых! Их не воскресишь. Видишь палицу? Я сделал на ее рукоятке тридцать три зарубки. Понимаешь, что это значит?
Броун.
Оборотень. Это значит, что я самолично убил тридцать трех дворян или их прислужников. И я поклялся не спать в постели до тех пор, пока не дойду до полусотни. Я очень рассчитываю на то, что мой старый недруг д'Апремон доставит мне случай сделать еще одну отличную зарубку.
Броун. Действуй! Ты молодчина! Только не убивай чужих пленников. Обещай мне, дружок, что в другой раз этого не будет.
Оборотень. Ладно! Я твой друг, и обещаю я это тебе, а не твоему начальнику. До него мне столько же дела, сколько до сломанной стрелы.
Броун. Вот молодец! Ты жемчужина среди французов, и я твой друг, дьявол меня задави! Слушай, Оборотень: может случиться, что мы когда-нибудь встретимся под враждебными знаменами. Но, клянусь святым Георгием, если я натяну против тебя лук... то... то я промахнусь, чума меня возьми!
Оборотень. Обними меня, приятель! Давай-ка выпьем за нашу дружбу.
Броун. Согласен. Я выпью за твое здоровье целую пинту.
Оборотень. Дай мне кубок, я выпью столько же за твое. Мы с тобой как святой Кастор со святым Поллуксом [74] , — два лучших стрелка и два лучших друга на свете.
Броун. Святой Кастор и святой Поллукс... А откуда они были родом?
Оборотень. Один был француз, другой англичанин.
74
Кастор и Поллукс — в греческой и римской мифологии братья-близнецы, сыновья Леды. Считались покровителями воинов в битве. Причисляя их к христианским святым и одного из них, несколько далее, называя французом, а другого англичанином, Оборотень дает еще один образец той путаницы в представлениях о древнем мире, которую вышучивает Мериме в третьей картине «Жакерии».
Броун. За их здоровье!
Оборотень. А потом, если хватит вина, выпьем за Лигу общин и за отца Жана.
Броун. Твой отец Жан не очень-то мне нравится.
Оборотень. Почему?
Броун. Не люблю я, когда монах в черной сутане командует людьми в латах.
Оборотень. Что же, ты предпочел бы рыцаря, закованного в железо, который оттого и храбр, что его негде и булавкой уколоть?
Броун. Ты знаешь, какого я мнения об этих железных статуях. Но, право, у всякого свое ремесло. А вождь-чернец мне все же не нравится. Он не любит, чтоб отлучались для грабежа. Он против всякого насилия, он за то, чтобы все шло как на настоящей войне. А затем, время от времени, он произносит проповеди, а я до них не охотник.
Оборотень. Да пусть себе говорит — все равно я делаю по-своему.
Броун. Куда он думает нас вести? Не хочет ли он опять подойти к апремонской норе?