Жан Баруа
Шрифт:
Сесиль не отвечает.
Он делает несколько шагов в молчании, потом, наконец, решается поднять на нее глаза.
Она упала, как подстреленное животное. В ее расширенных зрачках застыло выражение ужаса, она вот-вот лишится чувств.
Он бросается к ней, поднимает, кладет на кровать.
Внезапная жалость – острая и неодолимая…
(С угрюмой покорностью.)Ну хорошо, хорошо… Успокойся. Я не поеду, решено…
Мгновенье она лежит неподвижно с закрытыми глазами.
Потом смотрит на него, улыбается и берет его за руку.
Он отстраняется, подходит к окну. Да, из них двоих она сильнее! Благодаря своему неподдельному страданию, которое ее гложет и которое она выставляет напоказ, – она неуязвима!
Он думает о том, как много теряет, отказываясь от этой поездки: он лишается неповторимой возможности услышать, как будут обобщать, опровергать, защищать, просеивать сквозь сито противоречий тот комплекс идей, с помощью которых он вот уже пять лет, бредя вслепую, пытается выработать свою жизненную философию…
Глубокое отвращение…
Она заслуживает жалости, пусть так, но и он тоже!
(Не оборачиваясь, с глухой яростью.)Видишь ли… Именно поэтому я и останусь на всю жизнь неудачником… В этом тебя даже нельзя обвинять: ты просто не можешь иначе…Ты не понимаешь и никогда не поймешь, в чем смысл моей жизни, чем я живу! В твоих глазах мои идеи всегда будут вздорными или, еще того хуже, постыдными, преступными чудачествами… В этом – твоя натура, твоя подлинная сущность! Ты создаешь вокруг меня атмосферу, в которой я задыхаюсь!.. Все мое мужество, вся энергия – испаряются в ней… Единственное счастье, которое ты мне можешь дать, – это мелкая привязанность; кроме нее, ты ни на что не способна! И она приносит мне только вред, принижая мою личность до твоего уровня! Вот она, правда, жестокая правда… Оттого, что ты со мной, вся моя жизнь исковеркана; и я ничего не могу с этим поделать!.. И что бы я ни делал, ты будешь со мной, всегда! Tbl будешь подавлять мои стремления, одно за другим, даже не отдавая себе отчета в том, что делаешь; ты никогда даже отдаленно не поймешь, что ты собой представляешь!.. Всю жизнь ты будешь проливать слезы из-за своих пустяковых трагедий!.. (Кричит.)А я, я погиб, погиб окончательно и бесповоротно, – и в этом виновата ты!
Она не шелохнулась. Ее взгляд не выражает ничего, кроме горестного удивления…
Жан пожимает плечами. Сжав губы, ссутулившись, он выходит из комнаты.
III
«Господину аббату Мириелю, директору коллежа Венцеслава,
Париж.
17 августа.
Господин директор!
Позвольте мне, прежде всего, выразить удивление по поводу того, что Вы сообщаете мне свое мнение о моей преподавательской деятельности через третье лицо. Не останавливаясь более на этом поступке, лишенном всякой учтивости, чтобы не сказать хуже, я желал бы рассмотреть вместе с Вами критические замечания, которые Вы сделали по моему адресу. Я не боюсь ошибиться, ибо Вы взяли на себя труд изложить свои претензии в специальной записке, которая была мне передана; она представляет собою, насколько я мог понять, недвусмысленный ультиматум.
Прошло около четырех лет с того времени, как Вы поручили мне преподавать естественные науки в Вашем коллеже. Я не считал возможным ограничить свою задачу чисто практическим курсом, ибо перед каждым педагогом, помимо изучения программы, стоит неизмеримо более важная задача: повысить общее развитие своих учеников, пробудить в их умах жажду деятельности.
Я не собираюсь отрицать, что старался придать своим лекциям определенное направление.
Если я рассказывал своим ученикам больше, нежели это было предусмотрено программой преподавания естественных наук в католических учебных заведениях, то делал это совершенно сознательно. Я полагаю, что для человеческой мысли не должно быть иных препятствий, помимо того предела, где естественно истощается ее порыв; чем больше разбег, тем выше она взлетит.
Ваше неудовольствие помогло мне понять, что искренний человек не может принять на себя обязательство читать лекции по заранее предписанным правилам. Рано или поздно он неизбежно задаст себе вопрос: может ли он, если у него есть хоть крупица достоинства, сообщать своим слушателям что-либо другое, кроме плодов собственных размышлений, собственного опыта? И как только он придет к заключению, что право это у него отнято, пробудится вся сила его ума. Хотим мы этого или нет, но научный анализ явлений окружающей жизни подводит нас вплотную к философии. Более того, на мой взгляд, только такую философию и следует принимать всерьез.
Но для того, чтобы изучать эти вопросы с тем вниманием, какого они заслуживают, нужна свобода мысли и свобода ее выражения, а это – тут я с Вами согласен – совершенно несовместимо с духом Вашего учебного заведения. Вот почему я готов признать, что с этой точки зрения превысил данные мне полномочия.
Но поскольку я не могу изменить дух моих лекций и особенно дорожу возможностью выступать перед своими учениками таким, каков я есть, то есть свободным человеком, говорящим с людьми, мыслящими свободно, у меня остается лишь один выход – подать в отставку.
Соблаговолите принять, господин директор, уверения в моем глубоком уважении.
Пять часов вечера. В саду.
Госпожа Пасклен и Сесиль шьют в тени полотняного зонта возле лестницы, ведущей на лужайку. Сдвинув стулья, они сидят и негромко разговаривают, едва шевеля губами.
На крыльце появляется Жан с письмом в руке. Он подходит к женщинам, преодолевая завесу враждебности. Его встречает молчание.
Жан. Я хочу познакомить вас с моим ответом аббату Мириелю. Я подаю в отставку.
В его голосе звучит такая уверенность, что мать и дочь вздрагивают.
Госпожа Пасклен, хотя и настроена воинственно, пытается скрыть свое беспокойство.
Г-жа Пасклен. В отставку? Ты шутишь?
Сесиль роняет рукоделие на колени. Поднимает голову. Виден ее гладкий и выпуклый, как панцирь, лоб.
Со вчерашнего дня она пребывает в состоянии оцепенения и безнадежности. Записка директора коллежа открыла ей глаза на действительное положение вещей. Сесиль мало беспокоит ее положение в обществе, она помышляет только о спасении души: подумать только, Жан – атеист!..
Жан. Вы, кажется, удивлены? Хотел бы я знать, чего вы еще от меня ждали? Ультиматум…
Г-жа Пасклен (с живостью).Ну, об ультиматуме не было и речи! Ты сильно преувеличиваешь! Аббат Мириель был крайне огорчен, услышав, какие вещи ты преподносишь своим ученикам; но у него и в мыслях не было увольнять тебя. Он не захочет этого… хотя бы из уважения ко мне. Он лишь требует, чтобы ты читал свои лекции по-другому. (С улыбкой.)Согласись, ему виднее, что ты должен говорить, ведь директор он, а не ты…
Жан молча отводит глаза.
Госпожа Пасклен спешит воспользоваться его молчанием. С притворным добродушием она пытается сгладить остроту спора.
Г-жа Пасклен. Ну, полно, не делай глупостей. Ты сам себя взвинчиваешь. А директор придает твоим выходкам не больше значения, чем они того заслуживают: он готов о них забыть. (На ее деланную улыбку тяжело смотреть.)Полно же, не упрямься… Разорви это письмо и напиши ему другое…
Жан (устало).Не будем спорить. Мое решение непреклонно.
Г-жа Пасклен (кричит).Ты не смеешь так поступать! Правда, Сесиль?
Жан. Я не могу поступить иначе.
Г-жа Пасклен. Нет! Я запрещаю тебе отсылать это письмо!
Жан (теряя терпение).А если бы от вас потребовали отречься от религиозных убеждений ради сохранения места, что бы вы на это ответили?
Г-жа Пасклен (в бешенстве).Как будто это одно и то же!
Жан. Да, да, я знаю ответ: «Это – не одно и то же». Так вот, вы ошибаетесь: для меня это до такой степени «одно и то же», что я не колебался ни минуты! Я должен был уже давно понять, что мне не место в этом коллеже священников, и уйти заблаговременно. Я жалею, что так долго заблуждался.
Госпожа Пасклен в замешательстве. Лицо Жана с нахмуренными бровями и упрямой складкой у рта пугает ее. Она подавляет гнев.
Г-жа Пасклен. Жан, умоляю тебя… Если ты потеряешь это место, что ты станешь делать?
Жан. О, не беспокойтесь; у меня достаточно планов и возможностей для применения своей энергии.
Г-жа Пасклен. Воображаю, что это за планы! Ты с ними еще глубже погрязнешь в нечестии!
Жан (воспользовавшись подходящим случаем).Разумеется, теперь, когда я свободен (поднимает письмо).я не пойду больше ни на какие уступки, ни на какие компромиссы; мне стыдно перед самим собой за то, как я вел себя до сих пор! То был переходный этап, пусть так, но он уже пройден.