Жеребята
Шрифт:
Вдалеке мальчик увидел отряд Циэ, над которым развевалось простое бело-красное полотнище древнего рода Цангэ– "знамя Табунщика". Каким маленьким и жалким он ему теперь казался! Яркие одежды людей Рноа, амулеты из конских костей и камней, упавших в древние времена с неба, отшлифованных и не раз политых кровью пленных врагов, которых приносили в жертву предкам, рядами висели на их мощных шеях, а перья орлов торчали пучками в гривах их вороных коней.
От всего этого сердце Огаэ ушло в пятки. Даже Циэ, который всегда представлялся ему великаном, издали
Сыновья Циэ были по бокам от своего отца, тоже на гнедых конях и с луками. Огаэ знал, что луки эти тяжелы, и натянуть их тетиву может только очень сильный воин - но луки в размалеванных ручищах людей Рноа казались подобными тем, что держали каменные изваяния храма Шу-эна в Тэ-ане.
Рноа был прав - он действительно выстроил свое войско, словно каменную стену и разбить его под небом не суждено было никому. Тяжелые мрачные кони и сидящие на них гиганты не ведали, что такое трепет, колебание или страх. Они, без сомнения, не ведали и то, что такое жалость.
Огаэ представил, как копыта с железными подковами топчут тела и дробят черепа и кости побежденных и поверженных степняков, женщин из обоза, детей...он словно увидел раздавленные и разорванные в клочья тела, увидел, как какой-то размалеванный воин в окровавленном плаще и темных от крови кожаных сапогах скаля зубы, подобно маске предка, с зычным смехом протыкает насквозь пикой Лэлу, услышал полный ужаса крик Аэй, и вздрогнул так, что чуть не упал вниз с дерева - настолько страшным и живым предстало все пред его глазами.
"Зачем же, зачем ушел Эна!" - подумал Огаэ, и ощутил, как его сердце захлестнула горечь обиды.
– "Он будет снова кочевать по степи один, а мы все погибнем здесь, и Рноа будет пировать, положив доски на тела пленных степняков! Ему хорошо, Эне... Он живет сам по себе... Взял и уехал".
Ему стало вдруг стыдно от этих своих мыслей - как будто слова, которые он произнес про себя, были громкие, как крик, и он обернулся, чтобы увидеть, нет ли кого, кто бы мог их услышать.
Он увидел Лэлу, карабкающуюся к нему по стволу дуба. Она, упрямо закусив губу и не обращая внимания на лезущие в глаза пряди растрепанных светлых волос, неловко цеплялась за сучья, пытаясь найти опору своим расцарапанным в кровь коленкам.
– Ты что?!- на мгновение он забыл и об Эне, и о своей обиде, и о воинах Рноа.- Иди к маме! Здесь опасно!
– Дай мне руку, - деловито сказала она.
...
Когда солнце полностью поднялось из-за горизонта, степь огласилась дикими, гортанными звуками - то был боевой клич Рноа. Издали раздался высокий, разносящийся на всю степь звук трубы - клич воинов Циэ. Оба отряда помчались навстречу друг другу. Плотные ряды воинов Рноа не поколебались ни на толщину соломинки - его воины хорошо умели нападать и разбивать противника, сметая его с лица земли и уничтожая его до последнего воина. Товарищи Циэ натянули луки - но было еще слишком далеко, чтобы стрелы могли достигнуть цели.
Вдруг со стороны холма между двумя мчащимися навстречу друг другу отрядами конницы,
– Великий Табунщик!
– вскрикнула Лэла.
– Эна его нашел и привел нам на помощь!
– Это сам Цангэ!
– закричали люди Рноа, натягивая поводья коней и вскидывая луки.
Но всадник не боялся луков. Он направил своего коня прямо на самый мощный фланг Рноа. Конь мчался, и всадник на нем был одинок среди степи и страшен для всех, кто смотрел на то, как он неумолимо приближался. Луки опустились. В рядах началось смятение.
– Это Цангэ! Он такой же, каким я видел его в день накануне битвы при Ли-Тиоэй!
– закричал помощник Рноа.
– Проклятый Циэ принес жертву и переманил дух Цангэ на свою сторону!
– Цангэ вернулся!
– закричали с радостью в стане Циэ, узнав одежды своего древнего вождя. Но кто-то и там закричал : - Это Великий Табунщик!
– и его крик подхватили.
Солнце светило справа и от поднимавшего от земли утреннего пара или же от бессонной ночи людям Рноа, пускавшим торопливо стрелы мимо цели, казалось, что всадников двое.
– Там Табунщик!
– закричали в панике и в стане Рноа.
Когда всадник достиг их и врезался в разомкнутые в смятении ряды воинов Рноа, многие, особенно те, кто перешел на сторону Рноа из семейств, ранее верных Цангэ, бросились в бегство. За ним, слегка запаздывая, крича от восторга и упоения битвы, словно клин, врезались в войско врага воины Циэ.
Но Рноа и его ближайшие воины оставались на местах. Они подняли свои копья - длиною в два человеческих роста, с зазубренными и раздвоенными, как язык змеи, наконечниками и метнули их в белого всадника. Одно из копий пронзило его грудь. Он пошатнулся, и его рубаха мгновенно стала такого же алого цвета, что и плащ, но он не выпустил поводья. Его конь взвился на дыбы и понесся вперед, по цветущей степи, одиноко - погони не было, за его спиной воины Циэ с победным кличем гнали Рноа...
...Когда Циэ нашел его, лежащего на ковре из цветущих маков, на зеленой траве, политой кровью из страшной раны от копья, Эна был еще жив. Конь стоял над ним, роняя на его лоб, украшенный царским венцом, крупные слезы.
– О, Эна!
– степняк упал перед другом на колени.
– О, Эна! Жеребенок! Что ты сделал!
– Мой отец бы сделал то же самое, - тихо сказал Эна и голос его был ровен и чист, как будто он сидел с Циэ за мирной трапезой в своей юрте, а не лежал в луже крови на весенней влажной земле.
Циэ взглянул на его украшения, которых он никогда прежде не видел, и зарыдал.
– Мог ли я думать, что со мной делил пищу и кров младший сын великого Цангэ, последний законный вождь степняков! О, Эна! Зачем, зачем ты уходишь теперь! Твое место по праву - во главе свободного народа, твой лук должен быть самый тугим, а чаша - самой полной!