Жеребята
Шрифт:
– Циэ, - проговорил Эна еще тише, - не дано мне было носить боевой лук и пить из чаши воинов... Я сделал все, что мог, для народа степи, чтобы он не забыл навсегда Великого Табунщика и не стал приносить жертвы Уурту...Теперь вождь степняков - ты, Циэ.
Он из последних сил сделал движение, пытаясь снять золотую цепь со своей шеи. Несколько степняков, спешившись, благоговейно приподняли его, и ему стало легче говорить.
– Послушайте, дети степи, жеребята табуна Великого Табунщика Неба и земли - я, Эна Цангэ, отдаю свою власть вождя, доставшуюся мне
Эна обессилев, умолк и закрыл глаза на несколько мгновений. Потом он снова заговорил:
– Протяни руку, брат Циэ, вождь степняков - возьми древнюю цепь вождя.
– О, Эна!
– вновь воскликнул Циэ, стоя на коленях и обнимая его.- Жеребенок! Брат мой! Куда ты снова уходишь?
– Он зовет меня, Циэ. Великий Табунщик зовет меня. Нельзя жить в Его табуне, не умерев прежде...
Эна прижал руку к глубокой ране на груди, из которой снова хлынула кровь.
– Мы свидимся, брат мой - в Его табуне, который мчится среди звезд и холмов...
– ...среди рек и трав, - сказала Аэй, укладывая детей спать.
– Это старая песня степи.- Спите, дети.
– Ты уходишь, мама?
– Я пойду плакать с женщинами над последним Цангэ, вождем степняков, прежде, чем воины насыплют над ним курган. Он умер, как настоящий всадник... и жил как настоящий всадник.
– Эна - это и был тот самый маленький мальчик из истории, о том, как младшего сына Цангэ спасла и вырастила дева Всесветлого у водопада?
– Да, это был он... Спите, дети - а на рассвете вы проститесь с ним перед тем, как земля покроет его тело до того времени, как придет Великий Табунщик.
...Огаэ проснулся, когда минула полночь, оттого, что ему вдруг стало радостно после долгого плача, который не оставлял его и во сне. Рядом с ним сидел Эна - в чистой белой рубахе, алом плаще - но без цепи вождя. Он улыбался, и глаза его больше не были грустны, как тогда, при их прощании.
– Эна! Эна, они говорят, что ты умер!
– радостно заговорил Огаэ.- Они ничего не понимают!
Эна дотронулся до его лба своей теплой шершавой ладонью и еще больше улыбнулся.
– Они правы, мой маленький всадник, - сказал он своим прежним, глубоким и сильным голосом.
– Но, хотя я умер, я жив. Так всегда бывает.
– Но...- вдруг Огаэ вспомнил носилки с неподвижным телом, которое омывали водой из священного родника, и испугался, вспомнив, что это было тоже наяву, - Как же ты жив - ведь Рноа убил тебя копьем?
– Великий Табунщик живет - и я живу.
– Ты пойдешь с нами на дальнее кочевье, Эна? К теплому озеру? Помнишь, туда, где ты учил меня стрелять из лука? Правда?
– Пойду, мой Огаэ. Я теперь всегда буду с Великим Табунщиком. Я буду с Ним, куда бы Он ни пошел.
Аэй и
Циэ вошел в шатер и бросил к ногам Аэй пятнистую шкуру леопарда.
Она медленно отложила шитье и выпрямилась, делая шаг назад.
– Нет, - ответила она.
– Зачем ты принес мне свадебный подарок, о вождь Циэ, точно мне - шестнадцать лет?
– Аэй, дочь благородного Аг Цго!
– проговорил Циэ, делая шаг к ней.
– Я зову тебя в свой шатер не младшей женой, но старшей женой, которая сидит на белом коне рядом с вождем племен вольных степняков!
– Нет, - ответила она.
– О, Аэй!
– сказал Циэ.
– Эна Цангэ погиб, и смерть его прекрасна в наших глазах и в очах Великого Табунщика. Но род Цангэ не должен прерваться. Здесь, в степи, никто не упрекнет тебя в том, что под сердцем твоим - ребенок из рода Цангэ. И я буду ему любящим отцом, и он будет самым любимым младшим сыном моим, и наследует цепь вождя по закону степи.
– Нет!
– закричала Лэла, вбегая в шатер и кидаясь к матери.
– Наш папа - Игэа Игэа Игэан!
– Она права, - ответила скорбно Аэй.
– Эна Цангэ - мой нареченный брат. А ребенок под сердцем моим стал сиротой до рождения.
– Имя Игэа благородно и прекрасно, как и смерть его за имя Великого Табунщика, - отвечал Циэ.
– Его сын станет водить племена по степи к Нагорью Цветов.
Он хотел взять Аэй за руку, но та отстранила его.
– О нет, Циэ, - сказала она.
– Тебе надо побыть одной и подумать, - понимающе сказал Циэ.
– Я не буду торопить тебя.
И он ушел из шатра, столкнувшись с вбегающим Огаэ. Мальчик увидел шкуру леопарда и закричал:
– Нет, мама, нет! Не выходи замуж за Циэ!
И она обняла его и Лэлу, и они долго сидели и плакали.
А когда настала ночь, Аэй оседлала двух мула, посадила детей на его одного, положила в два дорожных мешка запасы еды и воды, и села на второго мула, чтобы ехать туда, где светила, не мигая, молочно-белая звезда.
Лаоэй, дева Всесветлого.
Лаоэй сидела на пороге опустелой хижины и смотрела в сторону моря. Там, над дымкой тумана- вечной дымкой - возвышался маяк. Его ослепший силуэт темнел над водами и туманом, а солнце уже зашло. Старица, дева Всесветлого, зажигала светильники и ставила их на пороге, рядом с собой.
– О, Раогай, дитя мое, - шептала она.
– да сохранит тебя Жеребенок Великой Степи в странствиях твоих, да вынесет Он, Дельфин Спасающий, Аирэи из вод. О, Тот, кто спасает! Ты научил меня дороге в Белые горы и дал мне в руки острый нож - чтобы я пришла тогда вовремя, и разрезала путы своего названного сына, и Аирэи поразил медведя в сердце. Теперь вспомни - и не оставь нас в спасении своем! Да сохранишь Ты, повернувший ладью вспять, Каэрэ, юношу из сыновей Запада, и Эне да будешь верным спутником! И вспомни Сашиа, Игэа и Аэй, и детей ее, и странника-белогорца Иэ... Вспомни его, одинокого, о, Ты, за край небес скачущий Жеребенок, нашедший жеребят своих Великий Табунщик!