Жеребята
Шрифт:
– Я?
– возмутился Каэрэ.
– Хорошо, не сердись, - проговорил Луцэ.
Каэрэ несколько раздраженно пожал плечами.
– Может быть, ты хочешь остаться?
– спросил он.
– Нет, Каэрэ. Не хочу, - усмехнулся Луцэ.
– Это - мой единственный шанс.
– Шанс на что?
– не понял Каэрэ.
– Умереть достойно, - отрывисто ответил Луцэ. Увидев изменившееся лицо Каэрэ, он добавил:
– Не бойся, я не веду тебя на заведомую смерть. Более того, я надеюсь, что выбранный мною коридор наиболее безопасен. Так, просто вырвалось... Я хотел бы умереть смертью воина, а не
– Да, пойму, - ответил Каэрэ не сразу, и потом добавил: - Ты думаешь, у меня есть надежда встретить дядю Николаса?
– Думаю, есть. Он бежал отсюда, когда аномалии уже не было. Но я не знаю, куда он попал. Он пошел самым опасным коридором. Скорее всего, он очутился в районе Белых гор. Там легко можно оказаться запертым в ущелье или пропасти.
– Он тоже бежал с Тау?
– Да. И мне следовало бежать с ним, но я не решился. Потом долго жалел, - Луцэ потер свои предплечья, на которых темнели синяки. Поймав взгляд Каэрэ, он снова успокоил его:
– Это не наркотики.
Но Каэрэ и сам отогнал эту мысль - маленький ученый с большими серыми глазами имел трезвый и чистый разум, не замутненный никаким веществом, приносящим мнимую радость. И потом, те стихи, что он читал ему...
– Ты ведь болен, Луцэ?
– вдруг вспомнил он.
– Как же ты без лекарств?
– Я взял - на первое время, - грустно кивнул Луцэ.
– А потом?
– встревожился Каэрэ.
– А потом - посмотрим!
– весело ответил тот, отворачиваясь и роясь в дорожном мешке.
– Может быть, я встречусь с Игэа Игэ, и он найдет чудодейственное снадобье.
– Он непременно найдет, - уверенно сказал Каэрэ.
– Он... или Эна...
– Эна?
– печально спросил Луцэ.
– Ты так говоришь, как будто все знаешь, - сказал Каэрэ.
– Не все, но много, - кивнул Луцэ.
– Но память стала ослабевать последнее время... Эррэ настаивает, чтобы я все сохранил в компьютере... но я никогда этого не сделаю.
– Чтобы Эррэ тебя не уничтожил?- догадался Каэрэ.
– Да, он меня очень б е р е ж е т, - усмехнулся Луцэ.
– И он знает, что я далеко не убегу. Ну, что ж, Каэрэ - вот веревка белогорцев, она принадлежала твоему дяде. Ты можешь завязать белогорский узел?
– Нет, - честно ответил Каэрэ.
– А ты... ты ведь не забудешь свои стихи?
– Думаю, что нет - но я записал их в синюю тетрадь и положил в наш мешок.
– Прочти в дорогу нам с тобой хотябы одно!
– попросил Каэрэ.
– Хорошо... Но прежде надо завязать узлы - если ты не умеешь, тогда это сделаю я, а это долго, - промолвил Луцэ, беря веревку.
– Ты знаешь, как в Белых горах переносят раненых?
– обратился он к Каэрэ.
– Привязывают спина к спине, крестообразно. Не видел никогда? Опустись на колени, и я сам себя привяжу. Вот так... Я не очень тяжелый, думаю, ты легко меня вынесешь. А теперь - в путь.
– Пусть Великий Табунщик с нами всегда идет!
– воскликнул Каэрэ на языке степняков.
– Да, - ответил Луцэ, выпрямившись.
– Прочти то самое стихотворение, - попросил Каэрэ. И Луцэ заговорил:
– Ты плавишь золото во мне,
Мой голос медью золотится,
Мне
В стихии пламенной, в огне.
Слова Твои пылают, их
Все воды мира не угасят.
И пусть пока мой взор поник -
Я жду назначенного часа.
И пусть пока в студеной тьме
Мои глаза почти незрячи,
Но я им верю не вполне
И на груди прилежно прячу
Залог любви Твоей горящей,
Свой пламень дарующей мне.
Аэй.
Рассвет уже сиял над осенней степью, и Лэла еще крепко спасла в гамаке, крепко привязанном к спине мула. Огаэ сидел рядом с Аэй, и она обнимала его.
– Усни и ты, дитя мое, - говорила она.
– Наш путь неблизок.
– Я не стану спать, - говорил Огаэ.
– Я буду защищать тебя от степняков, мама! Мама, я не отдам тебя Циэ!
– Милый мой, - целовала его Аэй.
– Ты уже совсем вырос... ты уже почти всадник...
– Я не отдам тебя Циэ, мама, - повторял Огаэ.
– Я просил Эну помочь нам. Он, хоть и умер, все равно жив. Он остановит Циэ и сразится с ним. Это так. Он жив!
– Да, Эна жив, - отвечала Аэй.
– Но Циэ - добрый, а не злой степняк. Он просто живет по своим степным законам. Ему сложно понять то, что понимаешь ты. И поэтому мы ушли. С нами идет Великий Табунщик и Эна идет тоже.
– Мы едем в Тэ-ан?
– проговорил Огаэ уже сквозь дрёму.
– Да. Быть может, мы найдем могилу Игэа.
– Если ли-Игэа и умер, - сказал Огаэ, просыпаясь совсем, - то он все равно живой. А я буду пока вместо него о тебе заботиться, мама.
... И рассвет сменялся закатом, и снова наступал новый рассвет. Однажды настал день, когда у них стала заканчиваться вода и сухие лепешки. А около полуночи одного из новых, рождающихся дней их окружили всадники-фроуэрцы. Огаэ схватил палку и бросился на них, но палку у него с легкостью отобрали, а самого Огаэ связали его же собственным поясом. Один из фроуэрцев перекинул мальчика через плечо и понес, как охотник несет подстреленного олененка.
Их молча привели в шатер. Там сидел молодой светловолосый фроуэрец, и его синие глаза были печальны, а рядом с ним...
– Дедушка Иэ!
– закричала Лэла, и бросилась к страннику, пока другой фроуэрец по знаку Игъара освободил и поставил на землю Огаэ.
Иэ вскочил на ноги и бросился к Аэй и детям, и обнимал, и целовал их, а Игъаар вышел из шатра - дать лично распоряжения о том, чтобы жене и детям Игэа Игэ Игэана устроили ночлег и принесли еды.
– Аэй, дочка!
– говорил Иэ тем временем.
– Ты жива? Как же ты уцелела в степи в буран? Игъаар рассказывал мне, что Игэа уже оплакал вас, погибших в буран, но Каэрэ принес радостную весть и утешил его.