Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Приводя эти строки, уместно вспомнить, что Клюев, хотя и не учился «в Дерптах», все же много и настойчиво занимался самообразованием. Он вовсе не избегал «ржавых книг», знал не только церковную литературу, но и классическую (русскую и западноевропейскую), а также современную: Л. Андреева, Бунина и др. О начитанности Клюева лучше всего говорит его собственная поэзия, насыщенная реминисценциями различных культурных эпох.
Еще менее соответствовали реальному облику Клюева его призывы к физическому труду. В какой-то мере программным можно считать его стихотворение «Труд», где вновь звучит укоризненное клюевское «вы», обращенное ко всем, кто не занят грубым крестьянским трудом и не зарабатывает свой хлеб «в поте лица». («Вы оттого печальны и несчастны, Что под ярмо не нудили крестец».) «Свить сенный воз мудрее, чем создать «Войну и мир» иль Шиллера балладу», – заявлял Клюев в том же стихотворении (с чем охотно согласился бы автор
В 1916-1917 годах окончательно складывается и поэтика Клюева, призванная утвердить, художественно запечатлеть этот миф. Стихи Клюева до предела насыщаются реалиями, связанными с мужицкой «космогонией», обрастают этнографическими и иными подробностями. Так, стихотворение «Четыре вдовицы к усопшей пришли...» (первая из «Избяных песен») достоверно передает процесс погребения крестьянской женщины («Четыре вдовы в поминальных платках, Та с гребнем, та с пеплом, с рядниной в руках, Пришли, положили поклон до земли, Опосля с ковригою печь обошли...»). Клюев охотно использует народно-мифологические представления, символику древнейших обрядов и культов, где смешиваются воедино христианские и языческие верования («В метле есть душа – деревянный божок, А в буре Илья – громогласный пророк»). Религиозная символика в стихах Клюева приобретает народно-фольклорную (более чем церковно-каноническую!) окраску. Исус, Спас, Богородица, Егорий (св. Георгий), Микола (Николай Угодник), Илья-пророк, Власий – все эти имена входят в поэзию Клюева именно в том виде, в каком они бытовали в народе. Фольклорное, сказочное происхождение имеют, как правило, и другие клюевские образы: птицы Алконост, Гамаюн, Рох, Паскарага; Садко; Голубиная книга; Китеж-град. «Горыныч, Сирин, Царь Кащей – Все явь родимая, простая».
До весны 1918 года Клюев живет в деревне. Здесь до него доходит весть о «пролетарской революции» в Петрограде, и это событие немедленно отразилось в его лирике той поры: «Товарищ», «Коммуна», «Из "Красной газеты"» и др. «Из подвалов, из темных углов, От машин и печей огнеглазых Мы восстали могучей громов, Чтоб увидеть все небо в алмазах», – возглашал Клюев в одном из своих стихотворений конца 1917 года, впервые напечатанном в эсеровской газете «Знамя труда».
Клюев, конечно, был чрезвычайно далек от тех конкретно-политических целей, во имя которых затевалась большевистская революция. Поэт оценивал ее (как и Февральскую) с «крестьянских» позиций. Он подчеркивал ее религиозный пафос, видел в ней «преображение», «пришествие», «воскресение». «Боже, Коммуну храни», – молился поэт. Его программа всего ясней выражена в известном стихотворении конца 1917 года: «Уму – республика, а сердцу – Матерь-Русь»; это – открытое неприятие будущей индустриальной России («Железный небоскреб, фабричная труба, Твоя ль, о родина, потайная судьба!»). Главной силой русской революции Клюев считал крестьянство и громогласно предсказывал «мужицкий рай», где будут хозяйничать «жнецы» и «пахари» и невиданно расцветет «деревенская культура». «Уму – республика, а сердцу – Китеж-град», – твердил Клюев и, видимо, хорошо сознавал, в какой степени эти его взгляды противоречат новой победившей идеологии. Не случайным, конечно, было его категорическое утверждение (начало 1918 года) в письме к В. С. Миролюбову: «Я не большевик и не левый революционер» (большевики и левые эсеры составляли тогда, как известно, коалицию в Совете народных комиссаров). Еще более определенно высказался Клюев в другом письме к В. С. Миролюбову: «При пролетарской культуре такие люди, как я, и должны погибнуть...» Впоследствии это гибельное ощущение станет у Клюева еще более острым.
Но Клюев понимал и другое: исторический масштаб событий. Он приветствовал освободительное начало, которое, казалось, несла в себе революция, и которое он еще до Октября воспел в своей «Песни Солнценосца». «Песнь...» была напечатана во втором сборнике «Скифы» со статьей-предисловием Андрея Белого. Это – подлинный отклик Клюева на русскую революцию. Клюев живо чувствовал ее мировой характер, значение для других народов, как бы вовлеченных в опьяняюще радостный, «радельный» хоровод. «В потир отольются металлов пласты, Чтоб солнца вкусили народы-христы», – восклицает поэт. Русская революция словно сблизила страны, континенты, материки, уничтожила любые социальные, национальные, расовые перегородки. Поэт не противопоставляет более Восток и Запад, но пытается их слить, породнить друг с другом: «Китай и Европа, и Север и
В том же январском письме к Миролюбову Клюев рассказывал о своей жизни на Севере: «Мне стыдно с Вами говорить так, но я очень нуждаюсь. Мука ржаная у нас 50 руб. и 80 руб. пуд. Есть нечего, и взять негде. Сам я очень слаб и болен, вся голова в коросте, шатаются зубы и гноятся десны, на ногах язвы, так что нельзя обуть валенки, в коросте лоб и щеки, так что опасно и глазам». Трудно сказать, преувеличивал ли Клюев или говорил правду, но положение его в то время было действительно безрадостным.
В конце 1917 – начале 1918 года Клюева постигает страшный удар: рушится его дружба с Есениным. Собственно, их отношения дали трещину, видимо, еще весной – летом 1917 года. В начале октября 1917 года Клюев отправил Миролюбову для публикации в «Ежемесячном журнале» стихотворение «Елушка-сестрица»; в нем олонецкий поэт сокрушался о том, что Есенин к нему охладел и предательски «убил» его, как некогда Годунов царевича Димитрия.
Белый цвет-Сережа,
С Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ!..
Стихотворение было напечатано в последнем номере «Ежемесячного журнала» за 1917 год. Тогда же, в октябре 1917 года, Клюев иносказательно писал Аверьянову про Есенина – «младенца, пожранного Железом» и которого «покинул Ангел». Под Железом Клюев обычно подразумевал «ненавистный» ему Город, «железногрудый Питер». Очевидно, не последнюю роль во всем, что случилось, сыграло самолюбие Есенина, его желание освободиться от опеки «старшего брата», которая стала ему досаждать. Клюева же, следует думать, больно задела женитьба Есенина на Зинаиде Райх (в августе 1917 года).
Конфликт обнажился со всей остротой после выхода (в декабре 1917 года) второго сборника «Скифов», где были обильно представлены новокрестьянские поэты – Есенин, Клюев, Орешин. Однако Клюев явно выделялся в этом ряду. Помимо Андрея Белого, о нем восторженно писал Иванов-Разумник в своих статьях 1918 года – «Поэты и революция» и «Две России». Для Иванова-Разумника Клюев – «подлинно первый народный поэт». «И если не он, то кто же мог откликнуться из глубины народа на грохот громов и войны, и революции?» – вопрошал Иванов-Разумник. Что касается «Песни Солнценосца», то, по мнению критика, эта вещь «по глубине захвата далеко превосходит все написанное до сих пор о русской революции. Ибо революция для Клюева, народно-глубинного поэта – не внешнее только явление; он переживает ее изнутри, как поэт народный; за революцией политической, за революцией социальной он предчувствует и предвидит революцию духовную».
Впрочем, о «революционных» поэмах Есенина («Товарищ», «Певущий зов», «Отчарь») Иванов-Разумник тоже писал как о проявлении «народного духа в поэзии». Тем не менее Есенин чувствовал себя обиженным. «Штемпель Ваш «первый глубинный народный поэт», который Вы приложили к Клюеву <...> обязывает меня не появляться в третьих «Скифах». Ибо то, что вы сочли с Андреем Белым за верх совершенства, я счел только за мышиный писк». Далее Есенин писал Иванову-Разумнику: «Клюев, за исключением «Избяных песен», которые я ценю и признаю, за последнее время сделался моим врагом». Тут же Есенин дает свою известную характеристику Клюеву-поэту: «Только изограф, но не открыватель».
Конфликт, возникший между Есениным и Клюевым, не привел все же к полному разрыву. Клюев продолжал любить Есенина нежной и преданной любовью: имя Есенина то и дело встречается в его стихах и публицистических выступлениях 1918-1922 годов. А обида Есенина, высказанная им в письме к Иванову-Разумнику, тоже, видимо, вскоре улеглась. Уже 30 сентября 1918 года он пишет Иванову-Разумнику: «Кланяйтесь Клюеву. Я ему посылал телеграмму, а он не ответил».
Весной 1918 года в Петрограде выходит в свет сборник «Красный звон», составленный из произведений четырех поэтов: Есенина, Клюева, Орешина и Ширяевца. Это была единственная попытка новокрестьянских поэтов выступить под единой обложкой, совместно и самостоятельно. Сборник был выпущен левоэсеровским издательством «Революционная мысль» под эгидой Иванова-Разумника, статьей которого «Поэты и революция», перепечатанной из «Скифов», он и открывался. «Красный звон», получивший в печати ряд одобрительных откликов, можно рассматривать как высшую точку новокрестьянского движения в русской литературе. В 1918 году вся группа распадается: поэты разъезжаются в разные стороны, а некоторые из них – Есенин, Орешин – постепенно отдаляются от «крестьянской» идеологии.