Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
В начале февраля 1917 года Андрей Белый гостит у Иванова-Разумника в Царском Селе, где знакомится с Клюевым и Есениным. В те дни писатель работал над трактатом «Жезл Аарона. (О слове в поэзии)»; в нем несколько раз цитируется Клюев. 12 февраля 1917 года Белый выступал в Религиозно-философском обществе с докладом «Александрийский период и мы в освещении проблемы "Восток или Запад"». «Кончил он <Андрей Белый>, – записано в дневнике С.П. Каблукова, – приглашением, обращенным к молодому сочинителю стихов Клюеву, прочесть стихотворение «Новый Псалом», которое можно считать как бы эпиграфом к его докладу. Клюев просить себя не заставил, и целых 15 минут с кафедры Рел<игиозно>-Ф<илософского> Об<щест>ва раздавались рифмованные вопли явно хлыстовского кликушествования. Впоследствии выяснилось, что Клюев и в самом деле чистейший хлыст, считающий себя Христом, имеющий своих «верных» и даже своего "архангела Михаила"».
Увлеченный Клюевым, Андрей Белый не только восхищенно отзывался тогда о его поэзии, но и видел в нем опору для своих собственных религиозно-утопических и эстетических построений. «Дорогой Разумник Васильевич, – пишет Андрей Белый Иванову-Разумнику 27 июля 1917 года, – наша жизнь вместе в «великие дни» и встреча с Клюевым оставили во мне глубокий след. <...> Привет Николаю Алексеевичу, если он – с Вами». А в начале 1918 года Белый писал Иванову-Разумнику: «Н.А. Клюев <...> все более и более, как явление единственное, нужное, необходимое, меня волнует: ведь он единственный народный Гений...».
«Великие дни», о которых упоминает Белый, это, разумеется, дни Февральской революции. Клюев встретил ее в Петрограде и, конечно, – восторженно. Чувства, владевшие тогда поэтом, передает его «Красная песня», написанная на мотив «Рабочей Марсельезы» П.Л. Лаврова и многократно печатавшаяся в 1917-1918 годах. «Оборвалися цепи насилья, И разрушена жизни тюрьма!» – радостно вещал Клюев. Но уже одно это стихотворение показывает, сколь специфическим было у Клюева восприятие социальной революции. Подобно другим новокрестьянским поэтам, Клюев увидел ее глазами бунтаря и свободолюбца, с юных лет боровшегося за Свободу, однако наделявшего это слово прежде всего религиозно-нравственным смыслом. Клюеву, Есенину и другим казалось тогда, что они переживают религиозное обновление, присутствуют при зарождении новой религии. «Наша Волюшка – Божий гостинец», – провозглашается в «Красной песне». Поэт верил, что свержение самодержавия в России совершилось благодаря усилиям всего народа («Пробудился народ-Святогор») и что перед русским крестьянством открывается, наконец, «ржаной рай» («Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!»).
Рюрик Ивнев рассказывает, как в марте 1917 года он встретил на улице в Петрограде четырех крестьянских поэтов: Есенина, Клычкова, Клюева и Орешина. «Они шли, несмотря на густо валивший снег, в пальто нараспашку, в каком-то странном возбуждении, размахивая руками...» Клюев, «нехорошо улыбаясь», произнес: «Наше времечко пришло». Через несколько дней Есенин объяснял Рюрику Ивневу: «Он <Клюев> внушил нам, что теперь настало «крестьянское царство» и что с «дворянчиками» нам не по пути. Видишь ли, он всех городских поэтов считает "дворянчиками"».
Весной 1917 года Клюев часто посещал митинги и сам участвовал в них. «Кланяются Вам Клюев и Есенин, – писал Андрею Белому Иванов-Разумник 29 апреля 1917 года. – Оба в восторге, работают, пишут, выступают на митингах». Как и другие «скифы», Есенин и Клюев сближаются в 1917 году с эсерами, которые были им ближе других политических партий по своей крестьянской программе. Особенно тесно сходится с эсерами в то время Есенин; он активно сотрудничает в газете «Дело народа». Клюев, насколько можно судить, был тогда менее связан с эсеровской партией. Однако в №5-6 «Ежемесячного журнала» за 1917 год появляется его раннее стихотворение «Есть на свете край обширный...» с посвящением Марии Спиридоновой и подписью «Крестьянин К.» (в сокращенной редакции это стихотворение публиковалось в сборнике «Сосен перезвон»).
В конце мая – начале июня 1917 года Есенин уезжает из Петрограда в Константиново. Примерно в то же время покидает столицу и возвращается к себе домой Клюев. Друзья расстаются, чтобы встретиться спустя шесть с половиной лет.
Глава 7
В ВЫТЕГРЕ
Лето и осень 1917 года Клюев работает над составлением двухтомника своих стихотворений. 9 марта 1917 года он подписал в Петрограде договор с М.В. Аверьяновым, по которому уступил ему все права на издание своих сочинений, «написанных и изданных до сего времени отдельными книгами и брошюрами», а также «новых сочинений в количестве около ста стихотворений». Право печатания прежних книг Аверьянов приобрел у Клюева сроком на десять лет, а нового сборника – лишь на первое издание.
Этот договор отчасти предопределил структуру будущего «Песнослова». Первоначально Клюев колебался, издавать ли ему все четыре книги одним томом или двумя. «Еще прошу Вас, возлюбленный, книжку мою печатать повременить, так как я готовлю ее в новом, раньше непредвиденном виде <...>, – пишет он Аверьянову в июне-июле 1917 года (датируется по содержанию). – А печатать ее необходимо одним томом, так как, располагая стихи погуще (по Вашему желанию), я вижу, что в двух книжках они будут иметь жидкое и жалкое подобие». В конце августа Клюев сообщает Аверьянову, что «почти уже приготовил» книгу и просит издателя выслать ему список непонятных слов для приложения к книге. Наконец, 3 октября 1917 года Клюев посылает Аверьянову свою книгу, озаглавленную «Песнослов», «в окончательном виде». Макет этой книги, сохранившийся в архиве М.В. Аверьянова, состоял из двух отделов: «ковчежец первый» и «ковчежец второй». В первый отдел вошли «Мирские думы», во второй – «Сосен перезвон», «Братские песни» и «Лесные были». Кроме того Клюев включил сюда тринадцать стихотворений, отсутствовавших в первых изданиях: в целом сборник насчитывал семьдесят два стихотворения. Это был первый вариант «Песнослова», хотя состав и расположение текстов первого тома, изданного в 1919 году, – принципиально иные.
3 октября 1917 года Клюев извещал Аверьянова: «Моя новая книга подвигается вперед успешно, но ответственное, страшное время обязывает меня относиться к своему писанию со всей жестокостью. Но к осени 1918 г. она будет готова, по крайней мере, по количеству оговоренных с Вами стихов (100)». Речь идет о стихах 1916-1917 годов, которые, согласно договору, должны были стать основой для тома «новых сочинений» Клюева. Впоследствии большая часть произведений этого периода составит во втором томе «Песнослова» раздел «Долина Единорога» (пятьдесят восемь стихотворений). Поэтическое мастерство Клюева достигает в эти годы особой силы. Продолжая варьировать свои излюбленные «сюжеты» (Природа, Бог, Город, «избяной рай» и др.), Клюев создает немало подлинных шедевров, которые без преувеличения можно назвать перлами русской поэзии XX века. К числу таковых, несомненно, принадлежат стихи из цикла «Земля и Железо» («Звук ангелу собрат...» и «Есть горькая супесь...») или, наконец, «Изба – святилище земли...» – одно из лучших стихотворений, обращенных к Есенину.
Углубляется в его поэзии и тема «Запад – Восток». Клюев сетует на то, что «в куньем раю громыхает Чикаго, И Сиринам в гнезда Париж заглянул». Западу противостоит Восток – мир истинной красоты и духовности. Все, что причастно к России и русской избе, настойчиво соотносится Клюевым с восточными именами и реалиями.
Сгинь Запад – Змея и Блудница, –
Наш суженый – отрок Восток! –
так категорично формулирует Клюев свое кредо тех лет. С великой изобретательностью использует поэт любую возможность для того, чтобы сблизить, соединить, слить в единый образ привычные для читателя русские понятия с экзотическими, восточными. Херувимы у него в стихах венчают Вологду с Багдадом, березы напевают сторожу Архипу «песенку Зюлейки», «у русского мальца на губе Китайское солнце горит». «Помнит моя подоплека Желтый Кашмир и Тибет», – сказано в другом стихотворении. И сама Россия в эти годы для Клюева не блоковская «властноокая жена» или старуха-мать, а величественная, древняя и таинственная Святая Русь, одухотворенная красотой и вскормленная культурой Востока.
Русь течет к Великой Пирамиде,
В Вавилон, в сады Семирамиды;
Есть в избе, в сверчковой панихиде,
Стены Плача, Жертвенник Обиды.
Но в основном перед нами все тот же Клюев, гневно и убежденно продолжающий обличать Город и ненавистную ему «культуру»: «Прокаженны Стих, Газета, Лики Струн и Кисть с Резцом...». Укрепляя в читателях представление о своей первозданной творческой силе, он настойчиво подчеркивает свое «естественное» происхождение: «Я родился не в башне, не в пагоде, А в лугу, где овчарник обительский». Истинную красоту и жизненную премудрость поэт постигает не из книг, а приобщением к Природе. «Я видел звука лик и музыку постиг, Даря уста цветку, без ваших ржавых книг»; «Я учусь у рябки, а не в Дерптах», – вызывающе бросал Клюев.