Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
– Вот здесь, – Шаляпин показал на речку, – я ловлю рыбу, есть и раки. Если бы ты не торопился, угостил бы я вас раками. Вкуснота необыкновенная, ни с какими устрицами не сравнить…
В этом духе беседа продолжалась и тогда, когда Шаляпин и Нестеров вышли из дома, налюбовавшись светлыми, большими комнатами, с огромными окнами, мамонтовской майоликой на камине в столовой. Хозяйственных построек было не так уж много, только лишь необходимые, и прежде всего – баня, построенная все из той же ярославской сосны.
– Люблю попариться, Михаил Васильевич. Оставайтесь, тут же натопим, получишь необыкновенное удовольствие. Я и в Москве, как только почувствую себя свободным хотя бы на несколько часов, тут же отправляюсь в Сандуновские бани, а после этого с друзьями едем в ресторан «Эрмитаж». Баня словно прибавляет сил, так легко становится на душе, чувствуешь, можно горы свернуть…
– Федор! Некогда мне, заскочили на два часочка, не больше.
Федор Иванович был на выставке Нестерова в Москве и напомнил своему другу, что его картины привлекли большое внимание москвичей, было много споров, особенно вокруг картины «Святая Русь».
– И Дягилев, и Бенуа, многие певцы и певицы тоже говорили о твоей выставке, когда мы вместе выступали в Париже. Особенно Сергей Павлович был недоволен тобой, в чем-то ты отказал ему, а он отказов страсть как не любит, просто встает на дыбы.
– Не знаю, что и думать о нем; то он мне нравится, его энергия, патриотическая направленность его деятельности и многие другие черты мне по душе, но уж очень напорист, неряшлив в выборе средств для достижения своих в общем-то благородных целей… Он предложил мне участвовать в выставке в Венеции, переполненной туристами со всего света. Ему нужен был мой «Димитрий царевич убиенный» и еще кое-что, по его выбору. Я внимательно слушаю его «венецианскую серенаду» и, когда она была окончена, спрашиваю: почему в Париже, где только что закончилась его выставка, где также бывает много туристов, он не нашел нужным на своей Русской выставке показать ни Сурикова, ни Виктора Васнецова, ни меня… Неужели среди Бакста, Александра Бенуа, Лансере не нашлось места для нас, и что произошло такое, что Сергей Павлович вспомнил обо мне сейчас… Ну сам понимаешь, Сергей Павлович тут же признался, что он ошибся, не пригласив упомянутых художников, хочет исправить свою ошибку. Около часа мы ходили по моей закрывающейся выставке, переливая из пустого в порожнее. Я наотрез отказал Сергею Павловичу дать что-нибудь в Венецию. Избалованному Дягилеву просто не верилось, что я могу отказаться от такой чести. Однако я устоял.
– Михаил Васильевич! А ведь выставка имела колоссальный успех! Вот он тут же сообразил, что к чему, признался в ошибках своих.
– А теперь еще больше будет горевать: «Святая Русь» получила золотую медаль первого класса, присужденную мне Комитетом Международной выставки в Мюнхене. Признаюсь, Федор, это меня обрадовало, как полная неожиданность. Появится, как мне сообщили, статья, иллюстрированная моими произведениями, и во французских журналах. В Лейпциге печатаются снимки с моих картин, что-то еще происходит вокруг моего имени. Все это я тебе рассказываю для того, чтобы ты знал, как трудно мне пробиваться сквозь толщу предвзятых мнений, господствующее среди которых, что я черносотенец… Большей глупости и не могли придумать. Я – русский художник, люблю Россию, русский народ, поклоняюсь своим идеалам, своему Богу.
– Да, я помню все разговоры в газетах вокруг твоих картин. Обвиняли тебя за то, что так и не смог написать русского Христа, что-то в нем не хватает, трепетности, что ли, или духовности.
Нестеров и Шаляпин вышли за пределы усадьбы, показался вид на речку Нерль. Рядом и за ними брела шаляпинская ватага: так хотелось им побыть с отцом, послушать красивого бородатого художника, который рисует царей и богов, как говорила им Иола Игнатьевна.
– Нет, Федор, чуточку не так… Не было равнодушных в оценке «Святой Руси», ее либо признавали, либо отрицали, любовь или вражду – вот что испытывали ко мне и моей картине любопытствующие зрители. И многие обрушились на образ Христа. Даже те, кто признавали мое творчество, указывали на мою неудачу, попытку изобразить русского Христа. Один из моих доброжелателей, Макс Волошин, поэт и художник, писал, что на картине он увидел лжеклассического Христа, которого мог бы написать и Сведомский, это не Христос, а манекен в эффектной позе, а за ним несколько трафаретных васнецовских старцев. И самое убийственное: «Нельзя найти достаточно плоских и напыщенных слов, чтобы передать всю театральность этого Христа». Неудачны и святые, в том числе и Сергий Радонежский. Отмечали и холодную чуждость во всем облике Христа, в его взгляде поверх голов, пришедших к нему, в безразличии опущенных рук. Много всякого
– Что ты, Михаил Васильевич! Замечательная картина! Я помню ее до мелочей.
– Нет, Федор Иванович, я вижу, что слаба картина, ох как она слаба, нет в ней главного, образа Христа, того, кого я хотел изобразить. Вот и хочу написать новую картину – «Христиане», – вот и собираю по всей стране материалы, побывал на Волге, нашел там такие яркие типажи, да и волжские просторы так и просятся на картину. Героями картины будут не только примечательные простые люди из народа, но и русские знаменитости, яркие по своему христианскому веропониманию, в том числе Лев Толстой, Достоевский, Владимир Соловьев, возможно, и такие, как Федор Шаляпин…
– Куда там мне, комедианту, актеришке, – пошутил Шаляпин. – В «Святой Руси» Алекса Горький не уместился, а как он позировал в Нижнем Новгороде, оченно хотел попасть в картину, уж оченно она ему понравилась по замыслу твоему.
– Не уместился, Федор, не уместился. Ты прав, взламывал он своим присутствием весь замысел картины. Сейчас у него иные песни, совсем другая философия жизни, чем у моих героев, чем у меня самого.
– А его «Исповедь»? У него тоже герои ищут Бога, ищут веру, – настаивал на своем Шаляпин.
– У Горького – совсем другой Бог, чем у меня и моих единомышленников. Мне ближе Толстой, Достоевский, Владимир Соловьев. И я предполагаю, что эти высшие представители русской интеллигенции будут выражать основную тему картины. Без этих лиц она будет неполной, незаконченной. Их нельзя выкинуть из жизни народа, идущего по путям, скажем, богоискательства. Возможно, я покажу и образ Алеши Карамазова, одного из моих любимых литературных героев. Возможно, покажу, повторяю, Федора Шаляпина; возможно, покажу Александра Иванова, автора картины «Явление Христа народу». Хочется всех показать, кто неотделим от истории и духовных путей русского народа, то есть будут в картине и представители государственной власти, представители церкви, воинской славы; может быть, это будут не конкретные исторические лица, легко узнаваемые, а исторические образы, своего рода символы России. А впереди всей этой рати русских деятелей я, может быть, поставлю вот такого мальчика, – и Нестеров легко поднял на руки Бориса Шаляпина, – с его ясными, чистыми глазами, бодро идущего впереди всей моей Руси. – С этими словами Нестеров бережно опустил Бориса. – Не знаю, Федор Иванович, что буду писать прежде всего, много бродит в моей душе замыслов, но этот самый главный. После выставки моей персональной я почувствовал, какой глубокий интерес появился у русской интеллигенции к религиозным вопросам. А во мне он давно живет… Народу на картине будет много, народ всякий, и похуже, и получше, все заняты своим делом – верой! Все верят от души, искренне, каждый по мере своего разумения. Но никого не обвинишь, что-де плохо верит, – верит всяк как умеет. А все же надо помнить всем и каждому, что «не войдете в царство небесное, пока не будете как дети».
– Чудесную вещь недавно смотрел я в Художественном театре – «Синюю птицу». Сколько поэтических красот и мыслей в этой простой сказочке, поистине художественники показали нам царство грез и красивых сновидений. Все, о чем грезит детская душа, все, что рисует пылкое детское воображение, возбужденное сказками, стало явью и очаровало нас, давно ушедших от детства. Какое-то колдовство совершает Станиславский на наших глазах, бедная наша действительность словно по мановению волшебной палочки превращается в золото, сапфиры и алмазы. Сколько красоты и нежности в этой постановке. Ты смотрел? Мои до сих пор вспоминают этот спектакль, а старшие девочки пытаются сами разыграть эту сказочку…
– Действительно прекрасный спектакль, мы с Ольгой были, играли не ахти как, но поставлена пьеса действительно дивно, поразительно. Декораторы – выше всяких похвал, вымысел живой, художественный и красивый. Но мне вспомнился один эпизод в Ясной Поляне, когда тоже вспоминали «Синюю птицу»…
– Да, о ней много было толкований, – сказал Шаляпин.
– Зашел как-то разговор о «Синей птице» и в семье Льва Толстого, Татьяна Львовна, защищая от нападок Метерлинка, сказала, что Метерлинк интересен своим настроением, «да это то самое, что у нас у Нестерова». Эти слова мне запомнились, как и ответ Толстого: «Совсем нет. Нестеров передает настроение народной души, народной поэзии, чего у Метерлинка нет».