Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
Наконец, праздник у Дульсинеи. Появляется на празднике Дон Кихот. Он полон радости исполненного долга. Она не верит, что он мог отыскать ожерелье. «Она – в сомненье!» Вот фраза совсем крошечная, а попробовал исполнить ее и – никак не получается… Сто раз, может, произнес ее, а никак не могу найти нужный тон, никак не могу передать подлинное движение души, ее аромат, ее тончайший отзвук. Как она может сомневаться, раз он поклялся ей в верности? И он торжественно вручает это ожерелье. Она бросается ему на шею и целует его. Он – полное блаженство, такого счастья он и не ожидал. Дон Кихот не знает, как выразить это счастье и… целует Санчо. Он поворачивается к Дульсинее и поет: «Теперь прошу вас мне руку дать, чтобы вместе мы могли переплыть через бурное море…» Естественно, она отвечает ему отказом, насмешкой, все веселятся, потешаются над несчастным рыцарем. И он пробуждается словно ото сна: «Ах!., твой ответ… он так ужасен!» На его лице нечеловеческие страдания, он никнет, Санчо помогает ему сесть на скамью. Толпа продолжает смеяться над ним. И тогда простоватый Санчо бросает в разряженную толпу слова упреков и говорит своему хозяину: «Пойдем, святой герой, пойдем скитаться снова», берет его за руку, они проходят
– Спасибо, дорогой Федор Иванович, за теплый прием, я ж говорил тебе, что мы торопимся, заскочили на минутку, а пробыли у тебя несколько часов. – Нестеров встал, обнял Федора Ивановича, который протестующе замахал руками. – Нет, нет, нам давно пора, мы ведь детей в Княгинино отвезли, плохо им без материнского догляда.
– А сколько вашим детям? – спросила Иола Игнатьевна.
– Наташе – шесть, Алексею – третий пошел, уже бегает, – ответила Екатерина Петровна.
– Скоро чаще будем видеться, Федор, получил серьезный заказ от великой княгини Елизаветы Федоровны, которая намерена построить церковь при учреждаемой ею обители милосердия, церковь по моей рекомендации будет строить молодой архитектор Анатолий Викторович Щусев, а расписывать церковь поручено мне. Так что я часто бываю в Москве, церковь Марфо-Мариинской обители уже строится, я составил смету на сорок тысяч, очень небольшая смета потому, что создание обители и храма Покрова при ней производится на личные средства великой княгини. Она, как говорили, рассталась со всеми драгоценностями и решила посвятить себя делам милосердия. Так что при огромном замысле великая княгиня не могла тратить больших средств, я должен был считаться с этим, сократив смету до минимума: в храме будет шесть стенных композиций и двенадцать образов иконостаса, с легким орнаментом, раскинутым по стенам. Великая княгиня видела эскизы для храма и полностью одобрила их, дав мне полную свободу действий. Так что, Федор, присматривай нам подходящую квартиру в Москве. Скорее всего в будущем году станем земляками.
– Я и сам думаю купить подходящий особняк, сегодняшняя квартира становится маленькой для моей семьи. Так что будем подыскивать вместе.
– А силенок, Федор, у тебя еще хватит не только для Дон Кихота. Справишься на радость нам и создашь еще немало образов, – сказал Нестеров, обнимая Шаляпина. – Кстати, Иола Игнатьевна, непременно сходите на Айседору Дункан… Она недавно выступала у нас, в Киеве, поразила нас своими танцами, ничего подобного не приходилось видеть до сих пор. Это какое-то чудо природы, во всей ее чарующей простоте и чистоте. Как божественно двигалось ее тело. Я не такой уж знаток в хореографическом искусстве, а тут любовался ее движениями, любовался ее танцами непосредственно, бесхитростно, чувствуя, как благородны движения ее прекрасного женского тела. В мир хореографии она вносит струю чистого воздуха. Смотрел на нее и испытывал такие же чувства, словно я иду по молодой травке, слушаю пение соловья или пью ключевую воду.
– Спасибо за совет, Михаил Васильевич, – поблагодарила Иола Игнатьевна. – Хоть и привязал меня Федор Иванович к моему хозяйству, но все же я мечтаю увидеть красивые танцы, люблю по-прежнему театр, но бываем вместе редко. Чаще вижу театр в своем доме. Девочки мои так увлечены театром, что разыгрывают спектакли у нас дома, а мальчишки тоже пытаются не отставать от них.
– Всех вам благ, спасибо за хлеб-соль, дорогие хозяева, Федор и Иола Игнатьевна. – Михаил Васильевич в какой уж раз пытался откланяться, но каждый раз то одно, то другое останавливало его. – Москва становится для меня преинтересной, и, как знать, может быть, действительно не за горами то время, когда мы решим оставить Киев и променяем его на Москву. Хочется поближе к столичной жизни, Киев уж больно провинциален. А в Москву едут со всех сторон. Недавно случайно встретил все того же Сергея Павловича Дягилева, напрашивался посмотреть эскизы для Марфо-Мариинской обители, видел Александра Бенуа, Рериха, с восторгом говорили о постановке «Псковитянки» в Париже, тоже хотели посмотреть мои эскизы, но я им всем отказал. Рано, пусть смотрят после того, как будет сработано. Пожалуй, только одному человеку показал я эскизы с удовольствием – это Василий Васильевич Розанов, который о моей выставке написал очень точную статью – «Молящаяся Русь», в ней он уловил главную мысль моего творчества, что я изображаю Русь старую, изображаю ее с натуры, все зарисованное взято с таких кусочков русской действительности, куда не проникло ни влияние университета, ни даже вообще гражданские преобразования за последние двести лет иначе, как в виде слуха. Это действительно Русь монастырская, церковная, сельская, действительно я стремился показать душевную боль, как источник религии и религиозности, стремился показать благородство, нравственную чистоту тех, кто молится Богу, испрашивая у него в своих молитвах повседневных благодеяний для современного русского человека, порой забывающего о Боге и думающего лишь о сиюминутных выгодах на земле. Вот Василию Васильевичу я и показал свои эскизы и Марфо-Марнннскую обитель. Он откликнулся в «Новом времени» три месяца тому назад серьезными размышлениями; в основном поддержав мои творческие замыслы, он вложил много теплоты в свои размышления, обратил внимание общества в сторону новой прекрасной идеи человека, которой Бог дал талант быть вдохновенно-доброй и выразить свою идею активно: великая княгиня Елизавета Федоровна подала людям вовремя не камни, хотя бы и самоцветные, а хлеб живой… Как вовремя пришла ей мысль построить обитель милосердия. Может быть, и в Москве эти мысли Розанова будут поняты и оценены, как того они стоят… Вот ведь говорят же: не бойся гостя сидячего, а бойся стоячего… Всех вам благ!
– Михаил Васильевич! Мы, москвичи, поможем привлечь внимание к твоей работе в Марфо-Мариинской обители и воздадим должное великой княгине. Рады, что вы побывали у нас.
Вскоре Нестеровы покинули Ратухино, а Шаляпины долго еще обсуждали этот визит, радуясь встрече и сожалея, что она была короткой.
Глава четвертая
«О, Дон Кихот Ламанчский…»
Январь 1910 года. В первый же день нового года – «Русалка» в Большом театре… Вроде бы уж ничем нельзя удивить Федора Ивановича Шаляпина – все испытал, ко всему привык, но в канун Нового года он вместе с Иолой Игнатьевной посетил дом известного в городе Константина Тарасова и никогда так не радовался успеху артистов, как в этот раз: на самодеятельной сцене шла детская опера и дивертисмент, в которой участвовали все его дети, с огромным успехом выступали Борис и Татьянка. По всему чувствовалось, что тон всему задавала Алла Тарасова, чуть старше его Иринки. И потом, уже дома, они, окружив со всех сторон отца, долго еще разыгрывали домашние сценки, а родители весело смеялись на преуморительные рожицы, которые корчили юные актеры, полагая, что они, как и их отец, играют, создают какие-то смешные образы. Что ж, может, кто-то из детей и унаследует его талант, во всяком случае, он сделает все для того, чтобы они получили хорошее образование, знали языки, чтобы они лучше подготовились к жизни, чем он… Вряд ли кто-нибудь из них добьется того, что и он, так что много на их пути будет разочарований, если они все устремятся на сцену.
В это январское утро Шаляпин наконец-то собрался навестить заболевшего тифом Константина Коровина. Сказал Иоле Игнатьевне, куда он отправился, взял извозчика и помчался к Каменному мосту, на Балчуге, где была мастерская художника.
– Дом Рахманова, – подсказал Шаляпин вопросительно повернувшемуся к нему извозчику.
Расплатился, вошел в мастерскую. Передняя утопала в цветах. Рядом с роскошными цветами – удочки разных размеров, патронташ и другие непременные в хозяйстве вещи.
Шаляпин шагнул к другу, но его остановила сестра милосердия, указав на стул около дальнего столика.
– Вот дожили, и обнять друга не дают. Что же это с тобой, Костя? Вижу, похудел, одни кости. Ты сильно болеешь, говорили мне, вот и решил тебя навестить. А то завтра – в Питер, потом – Монте-Карло, и закрутилось мое колесо, где-то оно остановится, трудно сейчас сказать, хотя и все расписано на этот год. Как здоровье-то? Когда поправишься? Что врачи-то говорят?
– Ох, горяч ты, Федор, ишь, сколько насыпал вопросов… Да получше сегодня, а то скрутило так, что свет стал не мил. Тиф может и совсем скосить. Ладно уж, про себя-то и не думаю, пожил, погулял по свету. Вот Алешка меня мучает, совсем без средств останется, случись что со мной…
– Из слов наших друзей, Костенька, я почувствовал, что ты нуждаешься в деньгах. Ради Бога, прошу тебя, в случае нужды скажи мне, сколько тебе нужно, и я с удовольствием буду рад оказать тебе в этом дружескую услугу. Ты знаешь, милый Костя, как я тебя люблю и уважаю, значит, смею надеяться, что ты со мной церемониться и стесняться не станешь… Не маши руками, подумай, друзья должны существовать и проявлять себя в тяжелые минуты жизни – и вот я здесь к твоим услугам.
– Спасибо, Федор, но я еще не в таком положении, чтобы уж на текущие расходы денег не было, я просто думаю о будущем Алешки, он ведь у меня единственный сын, не то что у тебя, куча детей. Расскажи, Федор, лучше, над чем ты сейчас работаешь. Слышал я, что ты покорен новой оперой Массне…
– Да, в мае я был у него, удивительный человек. И как встретил он меня, как лучшего друга не встречают… Экзальтированный, полный жизни, несмотря на свои почти семьдесят лет, с какими-то особенно блестящими глазами, встретил он меня и чуть ли не тотчас же просил прослушать его новое творение. Это был «Дон Кихот». Массне сам сидел у фортепьяно и пел все партии. Не скрою, что после третьего действия, в котором Дульсинея отвергает Дон Кихота, когда придворная дрянь начинает смеяться над ним, по их мнению, старым дураком, после слов Санчо: «Пойдем, святой герой, пойдем скитаться снова!» – у меня невольно потекли слезы. В четвертом акте дана смерть Дон Кихота, волнующая сцена, я расплакался. Это было так трогательно и так все казалось правдивым, что было бы удивительно не заплакать. «Вот, Шаляпин, – сказал Массне, – я написал эту оперу, и мне очень приятно, что вы ее будете петь, потому что, когда я писал ее, отчасти думал о вас как исполнителе главной роли…» Так что роль интересная…
И Шаляпин рассказал содержание оперы. Коровин задумался.
– Взялся бы, Костенька, за постановку оперы в Большом, планируем ее в следующем сезоне, ты ж прекрасно знаешь Испанию, любишь ее пейзажные красоты и костюмы природных испанцев.
– Если закажут, я с удовольствием возьмусь. Давно уж тому назад я делал декорации для «Кармен», нарисовал и эскизы костюмов. Испанцы – странный народ, похожи на русских. Есть в них и сердечность, простота, какая-то беззаботность. Новое, незнакомое как-то особенно очаровывает душу. Вспоминаю одну особенность, сразу бросившуюся мне в глаза. Вышел в город погулять. Все стали меня разглядывать. Что, думаю, такое, вроде бы внешне я не очень-то отличаюсь от них, такой же чернявый. Потом только догадался. У них мужчины все в черных плащах, вверху на отвороте подкладки красноватый плюш. А я был в пальто, по-московски одет, вот и глядели на меня с удивлением. Потом оказалось, что я был первый русский, которого увидели в Валенсии. При этом моя шляпа из России была с широкими полями, чем-то походила на головной убор матадора. А сам знаешь, как испанцы почитают эту категорию людей. Знаю, знаю Испанию и люблю этот прекрасный, добрый и гордый народ. Но уж очень обеднил Массне сервантовского Дон Кихота, поставил его в какое-то уж очень смешное положение: поклоняться куртизанке…