Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
Федор Иванович давно знал о той полемике, которая велась вокруг этого вопроса, имел ли право Римский-Корсаков вмешиваться в художественную ткань опер Мусоргского, дабы придать им стройность и благозвучие, или все оставить так, как написано Мусоргским. По правде говоря, он сжился с тем текстом, который пел и играл больше десяти лет, переучивать ему бы не хотелось, но все же воля автора священна.
Перелистывая газеты, Шаляпин наткнулся глазами еще на одну полемику, развернувшуюся между все тем же Дягилевым и на этот раз Теляковским, издавна не терпевшими друг друга и не пропускавшими случая, чтобы не уколоть «противника». На этот раз под ружейный огонь Дягилева попала балерина Анна Павлова, очаровавшая Париж, Лондон и другие европейские столицы своими выступлениями, но отказавшаяся выступать в Русских сезонах 1910 года, проявив самостоятельность и независимость. К тому же свое неучастие в спектаклях Русского сезона она объясняла тем, что ее не отпустили лондонские антрепренеры, по контракту с которыми выступала. В другом интервью Анна Павлова заявила,
«Да, интересная полемика, любой повод использует дорогой наш Сергей Павлович, чтобы уколоть Владимира Аркадьевича… Но ведь и меня упрекают за то, что я пою в театре «Казино», который создан для увеселения играющих в рулетку в Монте-Карло. А ведь в театре «Казино» играют и поют все выдающиеся певцы нашего времени – Карузо, Титта Руффо, Дмитрий Смирнов… Стоило прославиться у нас Василию Петрову, как тут же Рауль Гинсбург пригласил его в Монте-Карло… Так что честь и хвала тем, кто приглашает Анну Павлову в театр-варьете, а Шаляпина и Дмитрия Смирнова в театр «Казино», но мы разве от этого хуже поем и танцуем… Вот ведь что главное-то…» – раздумывал Шаляпин, перевертывая страницы отобранных Иолой газет. Прав, конечно, Дягилев, призывая всех беречь старину и не вывозить за границу бережно охранявшееся нашими дедами, беречь традиции русского искусства и репутацию русского артиста… Кто же против этого будет спорить, но обвинять всех в том, что в России остались только, с одной стороны, торгаши, а с другой – чиновники, готовые продать все наше искусство «в кабачок за полушечку», – это Дягилев впадает в крайность чем-то обиженного человека. Скорее всего тем, что он не был удовлетворен своими заграничными выступлениями. Ему хотелось, как и несколько лет тому назад, возглавить императорские театры в России. И эта полемика с Теляковским – еще один поход Дягилева за директорством… В уме ему не откажешь, в язвительности тоже… Как он ловко поддел Теляковского за то, что в императорских театрах, особенно в оперных, мало ставится новых спектаклей. Сколько раз он, Шаляпин, упрекал Теляковского за то, что он не возобновляет «Бориса Годунова», «Хованщину», новые оперы Римского-Корсакова, Чайковского, Рахманинова, а если возобновляет «Бориса Годунова», то новую постановку доверяет Мейерхольду, который наверняка испортит спектакль, сделает его неузнаваемым… Русским композиторам действительно не уплачены долги, и, конечно, не стоит сравнивать «Гранд-опера» с нашими театрами: дирекция Большой оперы обязана ставить три новые оперы, в которых в общей сложности должно быть не менее одиннадцати актов музыки, тогда-то и выплачиваются правительственные субсидии для поддержания национального искусства… Но утверждать, что Теляковский ничего не сделал для развития нашего театрального дела, так же бессмысленно, как и Теляковскому отказывать Дягилеву в том, что именно его стараниями русское искусство начало свое победное шествие по всему миру… Неужели Дягилев завидует положению Теляковского в светском обществе? Чем же можно объяснить столь несправедливые фразы, вот вроде этой: «Наши же императорские театры вот уже десять лет, как лишены всякой творческой силы. Люди, стоящие во главе их, иногда хотят, но никогда не могут. И вот досадуешь, что приходится быть свидетелем целой эпохи, целого десятилетия, которое будет вычеркнуто из истории русского театрального созидательства, и, главное, не из-за недостатка сил – напротив, их небывалое изобилие, а из-за беспринципности и слабосилия тех людей, которым вверено руководство художественным вкусом и развитием нашего общества. Вот в чем печаль»… Получается, что и его, шаляпинские достижения, о которых говорят повсеместно, будут вычеркнуты, по словам Дягилева, из истории русского театрального созидательства… И не только его, Шаляпина, но и той же Анны Павловой, Фокина, Бенуа, Головина, Кости Коровина, Неждановой, Собинова… И разве новаторские поиски Михаила Фокина в балете могли б столь ярко воплотиться в его спектакли, если б он не понял, что в балете, как и в опере, необходимо слить в единое целое музыку, танцы, декорации и костюмы для того, чтобы воплотить этими средствами полнокровный человеческий образ, а не движущийся по сцене манекен, покоряющий своим техническим мастерством. Наконец-то поняли,
Шаляпин отложил газеты, встал, накинул халат и пошел гулять по комнатам. Повсюду жизнь била ключом… Слава Богу, все живы и здоровы, все заняты своим делом… Можно готовиться к спектаклю… Сегодня – «Фауст», артисты хорошо ему знакомы, дирижер Ульрих Авранек иной раз не соблюдал темпы, но большой опыт его как бывшего главного хормейстера, знающего свое дело, особых опасений тоже не внушал… Так что нет оснований волноваться за сегодняшний спектакль…
И последующие дни настроение Шаляпина оставалось неустойчивым: то бурно радовался, глядя на возню малышей, серьезные занятия подрастающих девушек, то вспоминал Петербург, Марию Валентиновну с ее крошечной Марфой… Не так жизнь устроена, как бы хотелось, но ничего не поделаешь, приходилось терпеть.
6 октября – «Русалка»… Все привычно, нормально развивается действие, но что это? Наташа, молодая артистка Балановская, с которой ему еще не приходилось петь, затянула темп, дирижер Авранек не поправил ее, Мельник – Шаляпин задыхался от затянутого темпа и в ярости начал отбивать ногой необходимый ему темп, помогая дирижеру найти нужный по ходу действия такт.
Кое-как закончили акт. Шаляпин понимал, какую бестактность он совершил. И, оправдываясь, сказал встреченному главному режиссеру Василию Саввичу Тютюннику:
– Ведь я прав был? Это не темп! Я не могу так петь!.. – Шаляпин еще не остыл от волнения, хотя и не думал вовсе о возмездии дирижеру, который тут же остановился и хотел мирно поговорить с Шаляпиным, который конечно же нанес ему оскорбление своей выходкой на зрителях.
Шаляпин ждал какого-то объяснения со стороны Авранека или Тютюнника, но ни тот и ни другой ничего не сказали ему. Только Тютюнник неопределенно улыбнулся, махнул рукой, дескать, что с тебя спрашивать, скандалиста и смутьяна, и ушел за кулисы, Авранек хотел что-то сказать, но тоже махнул рукой и ушел отдыхать.
– Да вы, господа, не режиссеры, а турецкие лошади! – в ярости сорвалось у Шаляпина. – Черт с вами, пойте без меня… Ухожу из театра… Ноги моей здесь больше не будет…
И сразу эта фраза про турецких лошадей понеслась по театру, вызывая разные толкования, иронические улыбки, смешки.
Шаляпин оделся и уехал домой, а заведующий московской конторой Сергей Трофимович Обухов, недавно назначенный на эту высокую должность, звонил о скандале Владимиру Аркадьевичу Теляковскому, который тут же посоветовал направить к Шаляпину Шкафера и Нелидова для улаживания конфликта.
Шкафер и Нелидов еле-еле уговорили Шаляпина закончить оперу, иначе разразится такой скандал, что никому несдобровать.
Да и виноват ли зритель… И когда Шаляпин вернулся в театр, скромный артист В. Осипов, одетый Мельником, готов был заменить Шаляпина. Не удалось: Шаляпин триумфально завершил спектакль.
На следующий день Шаляпин узнал, что Авранек отказался дирижировать «Фаустом» и вообще всеми спектаклями с его участием, а дирижеры Большого театра Сук и Федоров в знак солидарности поддержали заявление Авранека и тоже отказываются от совместных выступлений с Шаляпиным. Скандал разрастался и грозил Большому театру моральными и материальными потерями.
А между тем Шаляпин твердо решил уходить из императорских театров и уехать навсегда за границу. Вызвал своих друзей-юристов, а без них сгоряча начал выдвигать администрации целый ряд требований в ультимативной форме. Пришли друзья-юристы, которым он предложил составить условия для того, чтобы разорвать контракт с администрацией. Юристы в свою очередь попросили дать нм контракт. Шаляпин и все домашние начали по всему дому искать контракт, но контракта так и не нашли.
– Куда ж он подевался, черт бы их всех побрал!.. – ругался в сердцах Шаляпин. – Скорее всего контракт в конторе остался, я забыл его взять… Ладно, потом условия составим, а пока выпьем какого-нибудь винца, покурим, поболтаем…
Принесли вина. Закурили сигары. И жизнь показалась не такой уж страшной в своей безысходности, какой она показалась утром, когда слухи о скандале широко разливались по Москве.
Из Петербурга приехал молодой дирижер Альберт Коутс, приглашенный недавно из Англии и за короткий срок хорошо зарекомендовавший себя. На вокзале его встретил С.Т. Обухов и сразу отвез к Шаляпину.
И 8 октября Шаляпин, преодолевая нервное волнение и получив от Коровина уведомление, что Теляковский выехал в Москву, репетировал с Коутсом и партнерами «Фауста».
На следующий день, перед спектаклем, Федор Иванович позвонил только что приехавшему Теляковскому и попросил его принять для объяснений. Теляковский, как только мог, успокоил Федора Ивановича и пригласил его к себе после спектакля, не желая добавлять новых волнений перед спектаклем.
Москва заволновалась, обсуждая очередной скандал с Шаляпиным. Бульварные журналисты сладострастно строчили в свои газеты; серьезные театральные критики озабоченно расспрашивали чиновников московской конторы императорских театров, надеясь дать объективный и точный анализ создавшегося положения; а некоторые артисты молили Бога, чтобы Шаляпин действительно уехал за границу, уж очень он затмевает их, выдвинуться при нем нет никакой возможности, а так хочется блистать на сцене…