Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
– Если ты не находишь в моих чертах того, что нужно для твоего мрамора, говорила она ему, – то мне совершенно бесполезно сидеть здесь.
Однажды утром, Пракситель, уже два дня не видавший Фрины, прогуливался в своем саду, преследуя свою неотвязную мечту, отыскивая это неизвестное, которого не доставало статуе, когда серебристый смех, вылетевший из группы миртов и роз, привлек его внимание. Он тихо приблизился. Под ароматной сенью, лежа на траве, спала его молодая невольница Крамина, которую он купил с месяц назад за чистоту ее форм, но поэтому
– Клянусь богами! – вскричал он;– на этих пунцовых устах я отыскал улыбку моей Венеры.
И увлеченный непреодолимым порывом он поцеловал Крамину, и она проснулась. Она встала покрасневшая и застыдившаяся. Но господин – всегда господин, к тому же он был прекрасен. Пропавшая было улыбка снова появилась на губках девушки.
В тот же вечер, после сеанса, на котором невольница с успехом заменяла куртизанку, Пракситель, отправился к Фрине, чтоб сказать ей:
– Не сердись. Я нашел.
Фрина последовала за своим любовником; она вместе с ним вошла в мастерскую, где возвышалась блещущая Венера.
– Ну, что ты скажешь? – спросил Пракситель.
Фрина была очень бледна.
– Я говорю, – возразила она,– что это лицо мое, но не мое на нем выражение. Где ты взял эту улыбку, Пракситель?
– К чему тебе знать?
– Я желаю.
– Я взял ее у одной из моих невольниц.
– Позови ее.
Пракситель позвал Крамину; прекрасная невольница явилась. Она остановилась в нескольких шагах от любовницы своего господина, в скромной и почтительной позе.
Но женщины при известных обстоятельствах имеют удивительный такт. Пускай Крамина стала в позе невольницы, Фрина по ее глазам, опущенные ресницы которых плохо скрывали пламя, узнала в ней свою соперницу,– она узнала это по закрытым, но трепещущим губам.
– На самом деле, эта девушка должна лучше меня улыбаться, когда ей говорят: «я тебя люблю!» – проговорила она.– И это понятно… Непривычка слышать!.. Мой привет Праксителю! Ты хорошо сделал, что решился отыскать в навозе жемчужину!
И так как ваятель хотел протестовать, она продолжала, не дав ему проговорить ни слова:
– Неужели ты думаешь, что я могу ошибиться? От этой девчонки пахнет поцелуями… Ты был прав, возвысив ее до себя, потому что это было тебе полезно… Но я не унижусь до того, чтоб принимать последки после невольницы. Прощай!
И она удалилась, чтоб никогда не возвращаться.
Фрина приближалась к тридцатилетнему возрасту; она была во всем блеске красоты, на вершине богатства и, мы могли бы сказать, на вершине своего могущества, ибо греки смотрели на нее как на свою царицу, и где бы она ни показывалась, все головы склонялись перед нею.
Богатая, обожаемая, осыпаемая лестью, все еще молодая, всё еще прекрасная, Фрина должна бы быть счастлива. Нет, в глубине души она питала мрачную скорбь. В Афинах был один человек, который не занимался ею. Этого человека звали Ксенократом. Он был философом.
Родившись в Халкедоне, Ксенократ сделался учеником Платона, который почтил его своим уважением и дружбой; он сопровождал его в Сицилии, и когда тиран Дионисий с угрозой сказал Платону, что ему «срубят голову», – Ксенократ ответил ему: «Сначала нужно отрубить мою!..»
Ксенократ гнушался развратом, против которого он гремел без устали. Он пил только воду, не играл ни в какую игру, носил грубую одежду и отворачивался при встрече с женщиной.
Таков был тот, презрение которого приводило в отчаяние Фрину, – то была прихоть. Насытившись глупцами, она желала мудреца.
На Ксенократ был последователен в своих убеждениях. Он жил один, говоря что человеку достаточно и самого себя, в маленькой избушке в отдаленном квартал города.
Однажды вечером, во время грозы, в двери к нему постучалась женщина и попросила гостеприимства. Эта женщина дрожала от холода, насквозь промоченная дождем.
– Войди, – сказал Ксенократ.
И чтоб согреть ее, он зажег огонь.
– Ты добр, – сказала женщина;– благодарю тебя.
– Благодарить меня не за что; ты страдала,– я тебя принял. Тоже самое я сделал бы для собаки.
Фрина, ибо то было она, улыбнулась этому более чем грубому ответу. Однако она сняла покрывало, которым была обернута . голова и явилась своему хозяину во всем блеске красоты,.
Он даже не взглянул на нее.
Прошел час, прошло два; Ксенократ читал при свете лампы, Фрина продолжала греть ноги и руки у очага.
Наконец, закрыв книгу, философ, сказал:
– Приближается ночь; тебе пора удалиться.
– Удалиться? – ответила она.– Ты шутишь! Не ты ли сейчас сказал, что то, что ты сделал для меня, ты сделал бы для собаки. Разве ты не слышишь как стучит дождь в стены твоей хижины. В такую погоду ты не выгнал бы на улицу и собаки, зачем же гонишь меня? Я остаюсь. Если тебе хочется спать, ложись; я тебя не стесняю.
– О! я тоже не стану стесняться.
Философ улегся на своей постели.
– Я не люблю красивых женщин! – заметил он.
– Каких же ты любишь? дурных?
– Ни тех и ни других.
– Ба! Твоя добродетель– ложь! Поспорим на этот золотой браслет против этого тома сочинений твоего учителя. О чем говорится в этой книге? О Гиппие или рассуждение о красоте… Да разве Платон смыслил что-нибудь в красоте, когда он никогда не видывал меня!.. Поспорим, что если я захочу, ты меня полюбишь?…
Ксенократ, приподнявшись на постели, смотрел на куртизанку.
– Ты Фрина! – вскричал он.
– Да.