Жонкиль
Шрифт:
Да, он может так сказать, может торжествовать. Но не будет ли это, в конце концов, бессмысленное торжество? Не обратится ли сладость победы в горечь, если девушка, которая стала значить для него так много, переменит свое отношение к нему и осудит его, возненавидит так же сильно, как сейчас любит? Он заслуживает ее презрения!
Чартер посмотрел на Жонкиль, на ее пылающее, взволнованное лицо, жаждущее его поцелуев, прочел доверие в ясных молодых глазах, и горячая краска стыда залила его лицо. А в сердце зародился страх: он может потерять то, что неожиданно стало ему так дорого!
Если бы он познакомился и женился на девушке, подобной этой, обычным путем и если бы ему нечего было скрывать от нее, он мог бы найти настоящее счастье, поселиться в каком-нибудь тихом уголке, жить в безмятежной любви, которой он никогда не находил в своих похождениях. У них были бы дети, да, собственные дети. Сын которым он гордился бы...
— Боже! — тихо сказал Чартер. — Боже, каким я был дураком. Но она не должна отвернуться от меня, когда узнает! Она должна простить меня. Я не позволю ей уйти... сейчас...
— Жонкиль, — сказал он, — моя маленькая жена! Скажи мне, что ты любишь меня! Скажи мне, что ты не позволишь, чтобы кто-то или что-то встало между нами!
Она приложила свою горячую нежную щеку к его щеке.
— Как может что-нибудь встать между нами, Роланд? — прошептала она. — Мы муж и жена. Я поэтому и совершила это безрассудство — убежала с тобой за спиной отца и бабушки... чтобы ничто не могло разлучить нас.
Он криво улыбнулся.
— Дорогое дитя, даже женатых людей можно разлучить.
— Да, но если только они оба хотят этого.
— А, допустим, что хочет этого... только один?
Она посмотрела в его беспокойные глаза и сказала с ноткой недоумения в голосе:
— Почему ты должен беспокоиться об этом, Роланд? Я никогда не захочу разлучаться с тобой. Я так люблю тебя! И ты не захочешь расстаться со мной, правда?
— Нет! Я никогда не захочу расстаться с тобой, — сказал он хрипло.
— Тогда никто не сможет разлучить нас, — сказала она с прелестной детской улыбкой.
Мужчина крепко закусил нижнюю губу. Он не осмеливался поведать то, что терзало его. Но в нем затеплилась надежда: может быть, она и не захочет расстаться с ним, когда узнает правду.
«Но какого черта я перехожу мост, еще не подойдя к нему? — спрашивал он себя. — Она еще ничего не знает, и она любит меня сейчас. Не надо унывать».
Много лет он закалял свое сердце против всяких сентиментальностей. Он без оглядки флиртовал то с одной хорошенькой женщиной, то с другой — жил легко и без усилий, никогда не позволяя себе увлечься серьезно. Было невыгодно быть серьезным: это требовало слишком много душевных сил. Почему тогда он так мрачно рассматривает свое приключение с Жонкиль и делает из этого трагедию? Она милый, привлекательный ребенок, и он будет добр к ней... не клялся ли он в этом сто раз с тех пор, как решил жениться на ней? Ее любовь к нему, возможно, окажется первой влюбленностью молодой девушки и не повлечет за собой никаких трагических последствий.
Так Роланд Чартер уговаривал себя, стараясь успокоить совесть, пресечь на корню зарождающуюся любовь к Жонкиль. Любовь на час... на день... этого было достаточно... пусть будущее само заботится о себе! Возможно, Жонкиль простит его... останется с ним... не будет никакой трагедии.
Прежний безжалостный, испорченный Роланд отстоял свои права. Он высвободился из рук Жонкиль и закурил. Она серьезно смотрела на него.
— Ты ужасно много куришь, Роланд.
— Да, — согласился он. — Очень много. Но можно мне не быть под башмаком своей жены в первый день моей женитьбы, миссис Чартер!
Имя, голос, тон полунасмешливый, полунежный, привели ее в восторг. Она рассмеялась.
— Хорошо, мистер Чартер. Не буду пилить вас. О, Роланд, я не могу поверить, что я замужем... что мне не придется больше сидеть напротив бедного папы в его кабинете, не придется запоминать длинные головоломные названия всех мотыльков, какие только есть на свете, или изображать восторг по поводу обломка сухого папоротника и искать в энциклопедии растения, которые росли еще до Адама!
Он улыбнулся. Он отлично помнил, как его заставляли делать то же самое, как он злился из-за этих часов, проводимых в кабинете дяди Генри, как часто у него было искушение разбить микроскоп вдребезги, сжечь энциклопедию. Когда ему было десять лет, он страстно увлекался бабочками, купил себе сачок, стремился выучить их названия, узнать, где можно поймать толстоголовку, нимфалиду, маленьких голубянок.
Но дядя Генри в своем фанатическом желании искать и коллекционировать только мотыльков очень скоро убил в мальчике интерес к бабочкам, а заодно и к естествознанию в целом.
И Жонкиль прошла через это, бедняжка... Но он, Роланд Чартер, заставит ее забыть скуку Риверс Корта, он покажет ей все чудеса света, блеск и красоту жизни!
— Я думаю, что скажет отец, — пробормотала она.
Роланд промычал что-то нечленораздельное. Жонкиль крутила вокруг пальца обручальное кольцо. Уголки ее губ дрожали.
— Боюсь, что для него это будет потрясением, ужасным потрясением, и громадным разочарованием. Он надеялся, что я буду известным ботаником, великой женщиной; а бабушка хотела сделать из меня настоящую маленькую леди.
— Какой вздор все это, — сказал Чартер. — Ты родилась на свет для того, чтобы быть естественной, любящей удовольствия девушкой, а не очкастым ботаником или повелительницей гостиных, бедный ребенок!
— Ну уж и ребенок! — сказала Жонкиль с негодованием.
— Конечно, ребенок, — настаивал Роланд. — Хотя, я думаю, у тебя были мечты о любви и замужестве. Это естественно для женщин — мечтать о любви и романтике, не так ли?
— О, нет. Масса девушек интересуются теперь только спортом и смеются над любовью.
— И в этом есть своя романтика, — сказал Роланд, — а девушкам, которые подражают мужчинам, все равно не остается ничего другого, как стать женственными, когда они встретят того, кого им суждено полюбить.
— Я должна признаться, я сразу влюбилась в тебя, — прошептала Жонкиль. — Я забыла обо всем, кроме тебя.
Он взял ее руку и рассматривал ее, улыбаясь.
— Слава Богу, что ты не стремишься подражать мужчинам, дорогая, — сказал он.