Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Боже мой, конечно, нет.
— Вот это нехорошо. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что она пользуется влиянием?
— Да, уж она-то особа влиятельная, но я ее никогда не видела.
— А ее сестру Шон?
— Тоже нет.
— А ее сестру Биши?
— Нет.
— А ее брата Жана?
— Нет.
— А негритенка Самора?
— Но при чем тут негритенок?
— Но ее негритенок — это же сила!
— Тот самый уродец, разряженный мопс, чьи портреты продаются на Новом мосту? [93]
93
Самый древний мост в Париже.
— Да, да, он самый.
— Откуда же мне знать этого черномазого, ваше превосходительство! — воскликнула графиня, чье достоинство было задето. — Да и с какой мне стати водить с ним знакомство?
— Ну, графиня, вижу, вам не хочется сохранить ваши земли.
— Почему же?
— Потому что вы презираете Самора.
— Но чем мне может помочь ваш Самор?
— Он может сделать так, что вы выиграете тяжбу, вот и все.
— Это исчадие Мозамбика может мне помочь? И я выиграю тяжбу? Но каким образом, скажите на милость?
— Ему достаточно сказать своей хозяйке, что он будет рад, если вы ее выиграете. Вы же понимаете, что значит пользоваться влиянием. Он добивается от своей госпожи всего, чего хочет, а его госпожа добивается, чего ей угодно, от короля.
— Выходит, Францией правит Самор?
— Гм! — обронил г-н де Мопу, качая головой. — Самор очень могуществен, и я предпочел бы поссориться… скажем, с дофиной, чем с ним.
— Боже правый! — вскричала графиня Беарнская. — Если бы я услышала это не от столь достойной особы, как ваше превосходительство…
— О Господи, да не только я, любой вам скажет то же самое. Спросите герцогов и пэров, не берут ли они с собой, собираясь в Марли или в Люсьенну, драже, чтобы угостить Самора, или жемчужные серьги для его ушей. Да я сам, я, канцлер или почти канцлер Франции, — так вот, знаете, чем я занимался, когда вы вошли? Выправлял ему патент на должность губернатора.
— Губернатора?
— Да, господин Самор назначается губернатором замка Люсьенна.
— Такою же должностью вознаградили графа Беарнского за двадцатилетнюю службу!
— Да-да, верно, его назначили губернатором замка Блуа.
— О Господи, какое падение! — возопила старая графиня. — Значит, монархия погибла?
— Во всяком случае, она тяжело больна, графиня, и как вы знаете, каждый старается вытянуть у умирающего все, что можно.
— Разумеется, разумеется, но для этого надо иметь возможность приблизиться к больному.
— Знаете, что вам надобно, чтобы найти у госпожи Дюбарри хороший прием?
— Что же?
— Хорошо бы, если бы вы привезли ей этот патент для ее негритенка…
Да, недурной первый шаг!
— Неужели, ваше превосходительство? — спросила удрученная графиня.
— Я в этом убежден, но…
— Но… — повторила графиня Беарнская.
— Вы не знакомы ни с кем из ее окружения?
— Я-то нет, но вы, ваше превосходительство?
— Я?
— Да, вы.
— Боюсь, здесь я ничем не могу вам помочь.
— Ну, значит, судьба решительно от меня отвернулась, — вымолвила несчастная старуха, сраженная всеми этими трудностями. — Хоть ваше превосходительство и принимает меня так, как никто и никогда не принимал, а ведь я даже не надеялась удостоиться чести повидать вас, да что толку! На пути моем все равно встают неодолимые препятствия: мало того, что я, графиня Беарнская, готова угождать госпоже Дюбарри, чтобы заручиться ее благосклонностью, готова взять на себя роль посыльного к этому ужасному негритенку, которого, повстречайся он мне на улице, не удостоила бы и пинка в зад, но я даже не могу пробиться к этому уроду…
Г-н де Мопу снова принялся поглаживать подбородок; казалось, он размышлял, как помочь графине, но тут канцелярист доложил:
— Виконт Жан Дюбарри.
Услышав это, канцлер всплеснул руками, изображая изумление, а графиня, близкая к обмороку, упала в кресло.
— А вы еще утверждали, будто судьба от вас отступилась, сударыня! — воскликнул канцлер. — Ах, графиня, графиня, на самом деле небеса пекутся о вас.
После этого он повернулся к канцеляристу и, не давая бедной старухе опомниться от потрясения, приказал:
— Просите.
Канцелярист удалился; миг спустя он ввел знакомого нам Жана Дюбарри; нога у виконта не сгибалась в колене, рука висела на перевязи.
Последовал обычный обмен приветствиями; графиня, вся дрожа, нерешительно попыталась встать, чтобы откланяться; канцлер уже попрощался было с ней легким кивком головы, давая понять, что аудиенция окончена, как вдруг вмешался виконт:
— Простите, ваше превосходительство, простите, сударыня, я вам помешал, примите мои извинения. Сударыня, прошу вас, останьтесь… Мне нужно сказать его превосходительству всего два слова, если, конечно, он согласится меня выслушать.
Не заставляя себя уговаривать, графиня снова уселась, сердце ее переполнилось радостью и трепетало от нетерпения.
— Но быть может, я, сударь, помешаю вам? — пролепетала она.
— Нисколько, Богом клянусь. Мне нужно сказать его превосходительству только два слова, отнять лишь десять минут его драгоценного посвященного трудам времени. Я просто хочу подать жалобу.
— Жалобу? — переспросил канцлер.
— Меня хотели убить, ваше превосходительство, да, убить! Сами понимаете, я не могу оставить это без последствий. Пускай нас поносят, пускай поют обидные куплеты, пусть смешивают с грязью — все это можно пережить, но я не желаю, чтобы нам перерезали горло. Нет, черт побери, я не желаю преждевременно умирать!
— Но в чем дело, сударь? — с притворным испугом осведомился канцлер.
— Сейчас узнаете. Однако же, видит Бог, я прерываю аудиенцию госпожи…
— Ее сиятельства графини Беарнской, — представил канцлер старую даму виконту Жану Дюбарри.
Дюбарри грациозно отступил, дабы отвесить полагающийся поклон, графиня, также отступив, присела в реверансе — оба приветствовали друг друга с той же церемонностью, как если бы встреча происходила при дворе.
— После вас, господин виконт, — произнесла графиня.