Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
Шрифт:
– А знаешь ли ты, старец, кому метаешь такие предерзкие слова? Да передо мною князья и бояре трясутся, а ты мне перечишь! А коли я тебя показнить велю? – распалился посол, отмечая, что говорит совсем не то, что хотел.
– Разве можно показнить того, кто уже был казнен? Разве можно испугать того, кто уже вдохнул смертный смрад? – бесстрастно отвечал Василько.
Пока посол раздумывал, как ему быть, стараясь при этом придать своему лицу напыщенный вид, старец резким движением руки, заставившим посла напрячься, а его сына встрепенуться, сдернул с головы клобук и повернул голову так, что посол увидел неровный узловатый бугорок на месте уха и догадался, что старец когда-то побывал в руках его сородичей.
Посол отметил, что это могло быть не иначе, как во время Батыева похода, и невольно ощутил уважение к старцу, бывшему видоком, а то и прямым участником тех лютых игрищ. Взгляд его смягчился, и лицо расплылось в довольной улыбке. Посол был рад встретить былого недруга, свидетеля его удалой молодости; захотелось вместе вспомнить те искрометные и нелегкие дни. Он повелел сыну передать старцу, что с первого взгляда определил в нем былого воина. Вассиан, немного поколебавшись, ответил, что служил великому князю Юрию, да затем прибавил скороговоркой, что службой своей не гордится.
– Разве служба своему князю не есть главная доблесть для мужа? – искренне удивился посол.
– Надобно знать, какому князю служишь и как служить нужно, – уклончиво рек Вассиан после некоторого раздумья.
Со старцем, по мере того как посол становился миролюбивее, произошла перемена. Та спокойная уверенность, владевшая им в начале беседы, постепенно стала исчезать, уступая место плохо скрываемому волнению и неуверенности.
Посол спросил, где старец был той лютой зимой, когда он с сотоварищи воевал Суздальскую землю. И старец с такой мольбой в глазах, с таким бесхитростным открытым выражением на лице посмотрел на посла, как будто его принуждали рассказать о потаенных и донельзя язвивших душу переживаниях. Он смущенно кашлянул и так поник, так сгорбился, что посол повелел передать Вассиану, что если тот не в силах молвить о тех временах, то пусть не сказывает.
Посла беспокоило то, что старец заинтересовался сыном. Привыкший к тому, что был всегда в центре внимания, он подивился, заметив, как старец все настойчивей наблюдает за юношей. Посла особенно поразило, что, когда он говорил о мужской доблести, сын презрительно и высокомерно ухмыльнулся, выказывая таким образом осуждение и пренебрежение к здешнему народцу, не сумевшему постоять за себя. Здесь старца всего передернуло, он резко, как бы пораженный внезапным открытием, отвернулся. Посол, помня слухи о способности Вассиана предсказывать будущее, встревожился, решив, что старец уловил на лице сына дурной знак. Он опять ощутил зыбкость и своего существования, и существования родных в этом немилосердном мире.
Посол без высокомерия и прямодушно поведал о длительной болезни жены и пожелал, чтобы старец непременно исцелил ее. За исцеление посулил немалые дары. Вассиан отвечал как-то отрешенно, словно думая о другом, что он, ничтожный раб, если и берется изгнать недуг, то только с помощью трав и молитв. Обещал старец завтра непременно у жены посла быть и нарочито поспрошать, что ее тревожит, давно ли открылась боль, и от того, какой у нее вид и что она расскажет о своей болезни, определит, какие травы ей нужно принимать, да поведает, как из них отвары готовить и в какое время эти отвары ей пить. Старец также обещал молиться за исцеление жены посла, да помногу. Он добавил, что не всесилен и не может поручиться, что его лечение будет на пользу, что все люди ходят в воле Божьей, и если захочет Господь забрать душу, исцеляй, не исцеляй – все едино ничего не поможет.
Посол недовольно хмыкнул и велел передать старцу, что не хочет даже слышать о том, затем в другой раз повторил об обильных дарах и, давая понять старцу об окончании беседы, поднялся.
Глава 90
Давно Янка не спала таким спокойным и глубоким сном. Она открыла глаза и, всматриваясь в круто уходящую к небесам крышу, чувствовала себя так, будто на ней не висел груз прожитых лет, будто не донимала ее никакая хворь.
Ей почему-то почудилось, что она пробудилась в горнице Василька и вся жизнь еще впереди, и она молода, хороша собой, и, несмотря на людские неправды, ее ожидает счастливое будущее.
Но голос рабыни вернул ее к действительности, и Янка, вместе с раздражением, почувствовала печаль, подосадовала на приближающуюся старость и на то, как быстро пролетели ее годы. Раба помогла Янке одеться и умыться. Через открытое волоковое оконце виднелся залитый утренним солнцем двор. Янке захотелось подойти к окну и, как в детстве, подставить лицо теплому и ласковому дуновению ветра.
Янка целиком прониклась ожиданием необычного и важного события, которое должно с нею непременно случиться. Она ведала, что к ней должен прийти старец Вассиан, и надеялась, что он исцелит ее.
Вошел муж и, шумно ступая кривыми ногами, подошел к ней, внимательно посмотрел в ее глаза, и, хотя Янка, пребывая в раздумье, отвечала на его расспросы рассеянно, было заметно, что он остался доволен ее видом.
Янка не то чтобы любила мужа, она притерлась к нему, как привыкает человек к нежданно подаренной или случайно обнаруженной вещи, которой поначалу тяготишься, но которая оказалась такой необходимой и принесла столько удачи, что, несмотря на ее громоздкость и нелепость, уже не представляешь без нее своего существования. Но в то же время Янку не покидала уверенность, что муж недостоин ее, что он не дал ей всего, что она могла и должна получить от жизни, и что тот чуждый мир, в который он ввел ее, не позволил ей быть такой, какой она могла быть.
Муж спросил у Янки, когда она желает принять старца. Упомянув о Вассиане, он слегка поморщился, и Янка, давно изучившая все его привычки и жесты, поняла, что муж недоволен старцем. Послу же было неприятно, что Вассиан увидит жену; он с приобретенной годами и так часто выручавшей его в последнее время прозорливостью почувствовал какую-то незримую связь между старцем и женой.
Его продолжало беспокоить, что он так и не познал старца. Он знал, чем озабочены и что хотят его люди, мог распутать хитроумный клубок козней, сплетенный вокруг сарайского ханского дворца, наперед ведал, о чем будет просить его великий князь Владимирский, но старец не открыл ему своей души, хотя после ночной беседы не казался недоступным. Вассиан будто состоял из двух ликов, один из которых поклонялся Христу, а другой пребывал во власти собственных чувств, сомнений и угрызений совести.
В одном посол был уверен: старец не боится погибели, пугать его бесполезно, но есть у него червоточина, и через эту червоточину подмять старца не составит труда. Он, скорее не в силу необходимости, а повинуясь давней привычке, мысленно полноченьки искал ее. Вспомнил, что старец смутился, когда он упомянул о Батыевом походе и когда заметил на лице сына ухмылку, и не мог ни объяснить причин смущения, ни связать их между собой.
Посол раздраженно подумал, что стареет, и более о старце мыслить не пожелал. Заснул. Разбудил его раздавшийся поблизости жуткий медвежий рев. Посол увидел стоявшего на задних лапах матерого медведя, бегущих от медведя слуг и старца, спокойно подходившего к зверю с хлебом в руках. Старец принялся кормить медведя, поглаживая его и что-то говоря, а затем проводил до опушки леса; возвращался с таким видом, будто ничего необычного не произошло и он делал сейчас то, что было ему в охотку. Посол еще раз уверился в какой-то непонятной ему силе старца и решил его остерегаться.