Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

Павлищева Наталья Павловна

Она вспомнила потаенное желание, с которым ехала на Суздальщину, и разочарование, посетившее ее, когда на родине не оказалось свидетелей ее былого унижения и не перед кем было похвастаться богатством, властью. Только теперь она призналась себе, что именно Василька искала, именно о нем пыталась дознаться у наместника, и когда казалось, что Василько сгинул навсегда и память о нем стерлась, она встретилась с ним, уже не с володетелем, а одиноким и сирым старцем. Она подумала, что вся ее жизнь после пленения была неосознанно подчинена одной цели, и теперь, когда цель была достигнута, осталось

только наглумиться над Васильком. Ей захотелось поставить его на колени и долго-долго смеяться над ним, чередуя смех с поношениями и угрозами.

– Что же ты так худо живешь? Где же твои красные села? – спросила она, не в силах сдержать самодовольную улыбку.

Он поднял грустное лицо. Янка решила, что он растерян и кручинен, потому что уязвлен ее величием и осознанием своей худости. Василько же чувствовал стыд за причиненное им когда-то зло Янке и еще больше – удивление, потому что она не разумеет того, что казалось ему таким простым и доступным.

– Люди ищут свободы в силе и богатстве, не догадываясь искать ее в чистоте душевной, – сказал он запальчиво.

В его очах Янка уловила знакомые гневные искорки и ощутила страх. Тупая боль стала исподволь ласкать низ живота. И здесь все, чем она только что упивалась, все ее торжество показались ей сплошной нелепицей. Янка с удивлением и безотчетным ужасом подумала, что, как и прежде, боится Василька. Это открытие так поразило ее, что она застыла с открытым ртом и широко выпученными очами; ее лицо сделалось таким простым и даже глуповатым, что Василько поразился.

– Если ты приехала не исцеления ради, а для потехи надо мной, знай, что мне не страшна погибель, глумления ордынцев меня не тронут, а земли и богатства мне не надобны. Я другим живу! – все так же пылко произнес он.

Янка поморщилась – первый приступ острой боли пронзил ее живот.

– Что ты меня все поучаешь? – молвила она жалобно и чуть капризно. – Лучше скажи, как мне от хвори избавиться.

«Вот я какая стала, немощная и старая», – говорил ее болезненный и виноватый взгляд.

Василько властно посмотрел на Янку, будто вознамерившись проникнуть своим взором в ее душу, и, сомкнув брови у переносицы, округлив и расширив очи, молвил размеренно и глухо:

– Смотри на меня! Смотри!.. Тебе не больно, не больно!..

Глава 92

Посол вернулся с охоты в дурном настроении духа. Охота оказалась неудачной. Полдня облава скакала по полям, топча робко пробивающее жнивье, – все понапрасну. Не только неудачная забава расстроила посла. Его слуги потоптали копытами коней случайно оказавшегося на их пути мальчика. Ранее о таком душегубстве посол бы вскоре забыл, но теперь он видел в этом дурное предзнаменование. Верно, потому, что постарел и помудрел и пришел к убеждению, что причиненное зло непременно затем отзовется на том, кто его содеял.

Спешившись, посол направился в избу и, столкнувшись в дверях с сыном, торопливо спросил о матери. Узнав, что после беседы со старцем она уснула, он помолчал некоторое время, затем легонько отстранил сына, приоткрыл дверь и осторожно, ступая на одни носки, прошел к коннику.

Янка лежала калачиком, повернувшись лицом к стене и положив

ладонь под щеку. Дыхание ее было размеренным и спокойным. Она спала в привычной для себя позе, которая так нравилась послу, что невольно обостряло в нем чувство умиления к жене. Когда он наклонился над Янкой и внимательно посмотрел ей в лицо, то ему показалось, что ее губы изогнулись в мечтательной полуулыбке.

Посол покинул избу, находясь в странном, раздвоенном состоянии, одновременно испытывая радость и печаль. Ему было по сердцу, что жена успокоилась в то время, когда ее обычно мучила боль в животе и она каталась по ложу с перекошенным лицом и тихо, протяжно стонала. Но ему было горько сознавать, что жена испытала облегчение не от общения с ним, а от беседы со старцем. Понимание того, что он уже не может влиять на жену, чувства которой оказались податливы какому-то чужому и ничтожному человеку, больно язвили самолюбие посла. Он был так огорчен, как будто старец сразил его в потешном ратном поединке.

Посол подозвал сына и, снисходительно положив ему руку на плечо, наказал подробно поведать, как же происходила встреча жены со старцем. Слушая сына, он несколько раз сокрушенно покачивал головой и чмокал губами. Затем спросил, где сейчас находится старец, и, когда сын показал на отдаленную приземистую клеть, крытую не как все срубы пустоши дранкой, а тесом, направился к той клети.

Посол застал старца за молитвой. Вассиан, сидя на коленях, клал поклоны на тускло освещаемые свечой образа, висевшие в противоположном от двери углу. Вся клеть была так мала, что в ней поместились лишь стол и лавки. При каждом движении посол и его сын непременно задевали друг друга.

Старец, обернувшись на шум и увидев вошедших, поспешно поднялся. Он имел вид человека, которого нечаянно застали за сокровенным делом, требующим одиночества и отрешения. Старец суетливо раскланялся и предложил гостям садиться на скамью. Посол медленно и тяжело присел. Он обвел очами клеть и, прищурившись, посмотрел на старца надменно и пронзительно.

Василько вспомнил, как жег его единственным оком старый монгол в грязной избе на московском княжьем дворе.

«Что же это я? – мысленно изумился он, чувствуя, как унижающий страх постепенно овладевает им. – Разве для того я истязал себя больше двадцати лет, чтобы опять татарин покуражился надо мной? А ну, воззри смело в очи татарину! Воззри, убогий смердишко! Подними очи, смрадный кал!» Василько распрямился и с вызовом посмотрел в глаза татарину. Безмолвный поединок взглядов затянулся.

«Ты, ничтожный червь, должен повиноваться мне, грозному владыке сей земли! Я знаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь, и ты должен мне в этом признаться, припасть передо мной на колени. Не делай вида, что не страшишься погибели. Смерти все боятся. Покорись мне или распрощайся со своей головой!» – будто такие речи передавали устрашающие глаза посла.

«Не надобны мне твои посулы, и тебя, злой татарин, я не боюсь! Все, о чем ты и твоя жена так печетесь, для меня прах. Ты горд своей силой и славой, но на самом деле ты гораздо беднее меня. Мне тебя жалко, и твою жену жалко. Ты ничтожен передо мною!» – отвечал ему взгляд старца.