Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
– Слышу, слышу…
– Видишь ли Олега Настасьича, сына моего дорогого?
– Вижу…
– Вырастет ли в здравии?
– Вырастет, вестимо…
– Станет ли он князем в Галиче или же в других землях?
– Станет… обязательно станет…
– Много ли прокняжит?
– Нет, немного, меньше полугода…
– А потом? Отчего оставит престол?
Старая женщина скрючилась, начала подёргивать шеей, бить руками и ногами в крышку стола. Испугавшаяся правнучка Чарга шлёпнула её по темечку, чтобы вывести из самогипноза, но уже было поздно. У Арепы начались предсмертные судороги и удушье. Изогнувшись и ударившись затылком о твёрдое, чародейка затихла. Как ни звали её по имени, как ни тормошили, - к ней сознание больше не вернулось. Настя, плача, целовала покойницу и молила простить их всех. А подняв зарёванное лицо, с ненавистью сказала:
– Сё Андроник виновен. Ты пошто заставил няньку гадать?
– Мы ж не думали… - принялись оправдываться мужчины.
– Разве ж кто желал ея смерти?
– Убирайтесь, слышите? Дайте мне одной попрощаться!..
Удручённые Ярослав, Чаргобай и Андроник вышли на крыльцо. Ночь стояла тёплая, звёздная, безлунная. Где-то между брёвен стрекотал сверчок - тонко, жалобно, вроде бы оплакивал половчанку-волшебницу.
– Жаль несчастную, - сокрушённо сказал галицкий правитель, - добрая была и весёлая, с Настеньки пылинки сдувала…
– А однако же кое-что поведала любопытное, - отозвался Комнин.
– Будто бы добьюсь императорства… Ха! Занятно!
– А меня, судя по гаданию, ждёт нелёгкая доля, - сумрачно вздохнул сын Ивана.
– Княжить, вишь, не стану…
– Так ещё неизвестно, что слаще - княжить иль не княжить, - бросил Осмомысл.
– Средь князей истинно счастливых людей немного… Про Настасьича тоже напророчила странное: коли станет княжить, стало быть, Володька помрёт? Али отречётся? Ох, тревожно мне, друзи, боязно!..
Во дворе у кого-то залаяла собака, ей ответила вторая и третья. Но потом всё смолкло. И Тысменица, и Галиция погружались в сон. Надо было набраться сил, чтобы выдержать все дальнейшие испытания.
4
Главным врагом Ярослава в то нелёгкое лето сделался, как ни странно, византийский император Мануил I Комнин. Надо сказать, что его сестра Елена, изгнанная Андреем Боголюбским из Суздаля и переживавшая за судьбу своей дочери, Ольги Юрьевны, поливала зятя почём зря. А к самой сестре Мануил отнёсся очень нежно: поселил её с дочерью и младшим сыном у себя во дворце, старшим же её сыновьям выделил во владение несколько византийских городков в среднем и нижнем течении Дуная. И прислушивался к тем оценкам, что она давала галицкому князю.
Тут ещё пришли два недобрых для императора известия. Первое - о готовящемся бракосочетании Евфросиньи Ярославны с Иштваном III, упрочающем союз между Венгрией и Галицией. И второе - о прекрасном приёме, что оказан был Ярославом Андронику Комнину, убежавшему из башни Анемы. Этого стерпеть Маниул не мог.
Посоветовавшись с сестрой и своим помощником - евнухом Фомой, он отправил в Киев своего посла, близкого родича, чтобы тот уговорил великого князя не поддерживать Галич и Венгрию в случае войны с Византией, сохраняя нейтралитет. Князь, польщённый столь высоким визитом и богатыми, ценными дарами, с радостью согласился выполнить все условия.
Далее правитель Константинополя вызвал к себе из Австрии герцога Генриха Язомирготта (тот был женат на племяннице Мануила) и послал его с аналогичной миссией к Фридриху Барбароссе, императору Священной Римской империи. В эту империю входили Германия, часть нынешней Швейцарии и Север Италии. Герцогу также удалось заключить соглашение - если и не поддерживать Византию открыто, то и не сражаться на стороне её недоброжелателей.
В-третьих, глава Царь-града снарядил посольство к самому Осмомыслу, предъявив ему следущие требования: а) не поддерживать Венгрию в её войне с Византией; б) разорвать помолвку Евфросиньи и Иштвана; в) возвратить Андроника на родину.
Состояло посольство из двух византийских митрополитов - Дионисия и Григория. Прибыли они в конце августа 1165 года и остановились в покоях старого епископа галицкого Кузьмы. Тот отправился во дворец к князю, чтобы доложить обстановку. Но навстречу ему вышел Кснятин Серославич и сказал, что владыка не принимает, так как нездоров и находится у себя в одрине.
– Что такое с их светлостью?
– испугался церковный иерарх.
Оглядевшись по сторонам, не подслушает ли кто из челяди, и понизив голос, первый из бояр вопросил:
– Ты не знаешь разве?
– Нет, не ведаю, истинно не ведаю!
– и перекрестился.
– Тимофей донёс, будто бы Настасья спуталась с Андроником.
У епископа перехватило дыхание:
– Да не может статься! Ведь такая присуха у них была…
– Получается, что сплыла…
– Слава Богу! Может, образумится Ярославка-то, проклянёт сию ведьму половецкую и вернётся в лоно семейства?..
– Надо уповать. А пока света Божьего не видит, плачет и не ест ничего. Страшно поглядеть.
– Хорошо, хорошо, пусть покается. Поблудил - ответь. За грехи-то положены муки да терзания.
– Он огладил совершенно белую бороду, покачал головой в синем клобуке и продолжил: - Лишь бы смертоубивство не учинил по глупости.
Кснятин криво усмехнулся:
– Ой, какое смертоубивство! Нешто он способен на сё? Прежде чем букашку прихлопнуть - трижды повздыхает да передумает. А Настасью он любит, несмотря на измену.
– Но Андроника теперь вышлет. Собственно, посольство за сим и прибыло.
– Вероятно, вышлет, - согласился вельможа.
– Остальные претензии Мануилки вряд ли выполнимы. Мы ж уже отправили нашу дружину во главе с Избышкой - драться на стороне унгров супротив греков. Там и половцев ещё - видимо-невидимо вместе с нами… Да и Фросю не вернёт, знамо дело. Коль уже сговорено…
– Жалко, жалко. Нам с Царём-градом воевать не пристало. Мы ведь православные, веру приняли по греческому канону. С латинянами-унграми русским не по пути.
А боярин же только отмахнулся: