Золотое руно

Лебедев Василий Алексеевич

— Кто повинен в порче картофеля? — спросил Дмитриев.

— Так кто-кто… Сама сгнила! — ворохнулась агрономша.

— Это не ответ! — жестко сказал Дмитриев и почувствовал, как напряженно затихли Дерюгина и Есаулов.

— Какой же еще ответ надо?

— А кто следил за состоянием картофеля в буртах в течение минувшей холодной зимы?

— Много кто следил.

— Почему много? Почему не один ответственный человек, который бы был подготовлен вами? — спросил Дмитриев, хотя ему уже была ясна причина порчи и причина, почему не один, а несколько человек менялось на досмотре за картофельными буртами.

— Потому и не один, что только поставишь — уезжает. Поставили Ясногорскую Ольгу — смоталась из совхоза. Трофимову директор сам выгнал за поганый язык, когда она на него…

— Это к делу не относится!

— А когда бурты достались Коршуновой — это уж в конце февраля, — картошка была сверху прихвачена морозом, а снизу она гнила от самой осени.

— Почему гнила?

— Не знаю почему. Картоша — такой продукт, год на год не приходится…

— Товарищи, у кого какое мнение по этому поводу? Прошу смелей и короче.

Он посмотрел на Дерюгину. Она встала.

— Картошку мокрую закладывали, — сказала она. — Мокрая картошка, в бурт положенная, — выброшенная картошка. Агроном должен это знать!

«Молодчина!» — подумал Дмитриев, радуясь, что женщина так решительно заговорила, да еще против кого — против правой руки директора!

— А я что — ее под подолом стала бы сушить? — вскинулась агрономша.

— Не распускайтесь, товарищ Тихонова! У вас есть что сказать? Нет? Давайте, товарищи, решать… Скажите, Марина Осиповна, какой убыток потерпел совхоз от порчи картошки? — спросил он бухгалтершу.

— Убыток?

— Да, убыток. С точностью до рублей не надо…

— Около четырех тысяч рублей.

— Это по какой же бухгалтерии?

— По нашей, а по вашей как? — вызывающе спросила она.

— А по моей — больше. Вы спросите почему? Отвечаю: из ста тонн картофеля, испорченного в буртах, скоту скормили лишь восемнадцать тонн.

Пятнами пошло лицо бухгалтерши. Сухо стукнули ее коленки по ножке стола, но она не вскинулась. Сидела.

— Товарищ Есаулов! Скажите, сколько картошки помещается в кузове тракторного прицепа?

— Да я возил около трех тонн сразу, — приподнялся Есаулов и тревожно посмотрел сначала на Дмитриева, потом на бухгалтершу.

— Хорошо. В Бугры возили два раза?

— Два. И в другие отделения по два раза.

— Так. Значит, я тоже ошибся на шесть тонн: не восемнадцать, а двадцать четыре тонны были скормлены скоту, а вы с Бобриковым списали все пятьдесят тонн с лишним! Вы решили хоть немного скрыть бесхозяйственность — списать на коров, благо они не умеют говорить.

— А может, еще возили…

— Нет, Марина Осиповна, никуда больше картошку не возили, кроме как в овраг! И фактические убытки, следовательно, значительно больше четырех тысяч рублей! Вы совершили приписку!

В партбюро стало тихо. Дмитриев посмотрел на Есаулова — не узнать человека! Насупился. Смотрит на бухгалтершу и агрономшу.

— У кого какое будет мнение, товарищи? — посмотрел на Есаулова.

— Кто понесет ответственность за порчу картошки — агроном или директор? — резко спросил Есаулов.

«Неужели пошло? Неужели оттаяли?» — радостно мелькнуло в сознании. Вопрос был к нему, к Дмитриеву.

— Это выяснит следствие. Думаю, что тут повинны не только агроном и директор, но и те, кто следил за буртами.

…Третий вопрос — самый важный — о кадрах. Именно по этому вопросу Дмитриев намеревался предъявить директору самые большие претензии, но директора все еще не было, кадровица заболела. Пришлось самому сделать сообщение о состоянии движения кадров в совхозе. Цифры, которые он назвал, для постороннего уха были бы сокрушительны, но в «Светлановском», очевидно, привыкли к людской текучке. Только Дерюгина, уже несколько раз порывавшаяся бежать на ферму, охнула и покачала головой сокрушенно.

— Это сколько же человек? — переспросила она.

— С января по январь — данные за прошлый год — уволилось из совхоза восемьдесят девять человек.

— Восемьдесят девять… — промолвила она автоматически. — Это сколько же людей наплевало на нас!

— Да, восемьдесят девять, товарищи, из трехсот пятидесяти пяти человек рабочих совхоза. Цифра более чем ненормальная.

— Увольняется мусор, хорошие остаются! — заученно высказалась агрономша.

— Нет, извините, товарищ Тихонова! Среди уволенных были отменные специалисты.

— Надо бы не отменные! Одни Завьяловы чего стоили! — заволновалась Дерюгина. — Какая она была доярка! Мы с ней…

— Да и сам был специалист не худой, — веско заметил Есаулов, снова обрадовав Дмитриева. — Мое мнение такое, Николай Иванович, и вы, члены бюро: директора надо поставить на место. До каких пор будем молчать? Завтра он и меня погонит, и вас — всех, кто не глянется ему или слово скажет поперек.

— Что это вы без директора так разговорились? — покосилась бухгалтерша.

— А я и при нем скажу! — поднялся Есаулов. — Помолчали и хватит!

— Хватит! Надо бы хоть немного уважения иметь. Директор столько сделал для совхоза! — ела его глазами агрономша.

— Оценку деятельности товарища Бобрикова будет давать не наше партбюро, а организация повыше, — после этих слов бухгалтерша поджала губы.

— Полгода назад партбюро обсуждало характеристику товарища Бобрикова Матвея Степановича… — вставила кассирша, но Дмитриев ее перебил: