Золотой человек
Шрифт:
Занимаясь с мальчиком, Тимар думал, что все идет, как должно, и он до конца дней сможет вести такой образ жизни.
Но судьба неожиданно сказала: «Стой!» Впрочем, то был голос бедной Терезы, а не веление судьбы.
Восемь лет прошло со дня, когда Тимар впервые вступил на маленький остров. В ту пору и Ноэми и Тимея были почти детьми. Теперь Ноэми исполнилось двадцать два года, Тимее — двадцать один, Аталии шел двадцать пятый, Терезе уже стукнуло сорок пять, а самому Тимару — сорок два. Маленькому Доди шел пятый год.
И вот одному из этих людей предстояло отправиться в дальний путь. Отведенное ему судьбою время истекло. Кого судьба обрекла на вечные мытарства? Кто маялся всю жизнь, пока не переполнилась мера страданий? Конечно, то была Тереза.
Однажды летом, в послеполуденный час, когда Ноэми ушла с ребенком погулять, хозяйка острова обратилась к Тимару:
— Михай, я должна тебе кое-что сказать. Нынешней осенью меня не станет. Смерть моя близка, я это знаю. Уже двадцать лет подтачивает меня недуг, который сведет меня в могилу. У меня больное сердце. Нет, я не преувеличиваю. Моя хворь в самом деле смертельна. До сих пор я скрывала ее, никогда не жаловалась, — лечила себя терпением. А вы помогали мне своей любовью и радостями, какие вы мне доставляли. Без вас я давно лежала бы в земле. Но теперь я уже долго не протяну. Последний год меня мучает бессонница, я почти совсем не сплю. Как лягу, так и встану на рассвете, не сомкнув глаз. Знаю, эта бессонница скоро сменится мирным и вечным сном. Да и пора — я заслужила покой. Все время прислушиваюсь я к биению своего сердца… Стукнет разок-другой, встрепенется, забьется часто-часто, словно с перепугу. А потом вдруг совсем остановится, как бы замрет в ожидании. Пройдет с минуту, оно чуть екнет и опять начнет колотиться, и снова надолго замрет. Все это грозные предвестники конца. Частенько меня качает от головокружения, только усилием воли я удерживаюсь на ногах. Должно быть, этого лета мне не пережить, приходит конец моим страданиям. Ну да будь что будет! Я покорна судьбе, и меня больше ничто не тревожит. У Ноэми есть кого любить вместо меня. Я не собираюсь докучать тебе, Михай, расспросами, требовать каких-то обетов. Слова — пустой звук. Значение имеет лишь то, что в глубине души у человека. Ты сам знаешь, как дорог ты Ноэми, а она тебе! Чего же мне зря тревожиться? Можно умереть спокойно, не докучая всемогущему мольбами. Ведь все, о чем я могла бы попросить, мне уже дано. Не правда ли, Михай?
Михай понурил голову. То, о чем говорила Тереза, неотступно тревожило его даже во сне. Он давно заметил, что здоровье Терезы все ухудшается. По выражению ее лица догадался, как борется бедная женщина со своим тщательно скрываемым недугом, как подтачивает он ее жизнь, поражая самый чувствительный человеческий орган — сердце. Михай с трепетом думал о возможности ее близкой кончины, — что ожидает тогда Ноэми? Как сможет он уезжать с острова, оставлять беззащитную женщину на целую зиму одну, с маленьким ребенком на руках? Кто будет их поддерживать, обнадеживать, оберегать?
Раньше Михай старался отмахнуться от этой мысли, но теперь уклоняться стало невозможно. Надо было что-то решать.
Тереза сказала правду. В тот же день, когда она вместе с торговкой фруктами, которая пожаловала на остров, пересчитывала корзины абрикосов, ей вдруг сделалось дурно. Она потеряла сознание и упала. Ее с трудом привели в чувство.
Через два дня опять приехала та же торговка. Тереза попыталась пересилить себя и помочь ей, но обморок повторился. Скупщица долго охала и скорбела по этому поводу.
Прошло еще несколько дней. Когда скупщица явилась снова, Михай и Ноэми уже не выпустили Терезу в сад, а сами занялись с покупательницей. Уезжая, сердобольная фруктовщица как бы мимоходом заметила: «Раз уж бедной Терезе так плохо, надо бы ей на всякий случай исповедаться».
И вот тут Михай особенно серьезно задумался над тем, что он услышал от Терезы. Со всей остротой он осознал, что эта женщина не только мать Ноэми и единственная опора дочери во время его отсутствия, но и замечательный, великой души человек. Судьба избрала ее, подобно библейскому «праведнику» Иову, своей жертвой, испытывала на ней весь арсенал своих орудий пытки. Но тяжелые страдания не сломили духа Терезы. Она не впала в отчаяние, не унижала себя жалобами, но молча, терпеливо делала свое дело. Все существование Терезы и близкая смерть — правдивое свидетельство ее жизненного подвига.
И еще одно пришло Михаю в голову: вероятно, всесильная судьба столкнула его с этой женщиной, чтобы с его помощью вознаградить ее за перенесенные страдания и чтобы его собственные прегрешения и пороки, скрытые от света пирамидой блистательной лжи, перестали отягощать ему совесть и были наконец искуплены здесь, на безвестном островке. Ведь все доброе, справедливое и прочное, что было им сделано за всю его жизнь, связано с этим клочком земли.
Когда Тереза, изнемогая от боли, безмолвно переносила страдания на его глазах, слова предостережения с особой силой звучали в душе Михая. Ему становилось ясно, что эта женщина, умирая, оставляет ему огромное и важное наследие. Ему придется взять на себя бремя тех забот, какие несла она, выковать в себе те душевные силы, какие помогали ей не надломиться под тяжестью непосильного бремени.
Ноэми еще не знала о смертельной болезни матери. Не желая тревожить ее прежде времени, ей объяснили обмороки Терезы влиянием жаркой погоды. Мать уверяла, что в определенном возрасте у женщин наступает период увядания, который почти неизбежно сопровождается такими недомоганиями и дурнотами.
Теперь Михай стал еще более внимательным к Терезе, проявлял к ней еще большую чуткость. Он не позволял ей заниматься домашним хозяйством, всячески оберегал ее покой, старался утихомирить маленького Доди, чтобы тот своим лепетаньем не мешал ей уснуть. Впрочем, все это мало помогало, Терезу по-прежнему терзала бессонница.
Так промелькнуло лето. Теплые, погожие дни как будто принесли Терезе некоторое облегчение. Но это была лишь иллюзия. В начале осени сердечные приступы и обмороки участились. Приезжавшая время от времени фруктовщица охала, вздыхала, глядя на больную, и все твердила, что пора ей позаботиться об исповеди и соборовании.
Однажды вся семья сидела за обеденным столом. Громкий лай Альмиры возвестил о приближении кого-то чужого. Тереза выглянула в окно и всполошилась.
— Спрячься скорей в соседней комнате, чтобы гость невзначай не застал тебя здесь, — сказала она Михаю.
Тот взглянул в окно и, узнав неожиданного пришельца, согласился, что встретиться с ним было бы более чем некстати. На остров собственной персоной пожаловал сам достопочтенный благочинный, его высокопреподобие г-н Шандорович. Он сразу узнал бы в островитянине барина Леветинци, а попутно мог бы обнаружить и другие любопытные вещи.
— Уберите отсюда стол, сами уходите, — распорядилась Тереза.
Это относилось также к Ноэми и Доди. Тереза, словно к ней вернулись прежние силы, помогла им вынести стол, успела еще переставить свою кушетку поперек двери в соседнюю комнату и прочно уселась на нее, загородив доступ в глубину домика. Когда его преподобие постучался и вошел, он застал ее одну.
С тех пор как Михай в последний раз видел священнослужителя, борода этого почтенного человека стала еще более окладистой, и хотя в ней заметно прибавилось седых волос, красные щеки по-прежнему свидетельствовали о могучем здоровье, а тучная фигура напоминала раздобревшего Самсона. Сопровождавшие его дьячок и ризничий остались в саду, возле веранды, и старались расположить к себе огромную черную собаку, завязать с ней дружеские отношения. Его высокопреподобие вступил в дом один, заранее вытянув вперед правую руку, как бы предоставляя кому-то честь приложиться к ней.