Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
Аарон, юноша рослый, здоровый, точно базарный борец, живо отыскал в путанице городских узких улочек ветхую, простую; без узорной резьбы, калитку в столь же ветхой, во многих местах оползшей, глинобитной ограде.
Не скажешь, что здесь живет придворный лекарь.
Зато внутри - благодать. Огромная шелковица плотным шатром накрывает весь дворик, и под ней, у ручья, в зеленой темноте, скрестив ноги на ветхом коврике, маленький лекарь Сахр выслушивает жалобы хворых, - людей, по одежде простых, неимущих, робко сидевших перед ним на корточках.
– Обожглась, - стонет женщина, осторожно покачивая руку, обмотанную грязным тряпьем.
– Ах, бедняжка! Сделай примочку из ячменной водки. Следующий!
– В желудке боль.
– Примочку из ячменной водки. Ну, а ты чем страдаешь?
– Судорогами в ногах.
– Поставь их в ячменную водку.
И так далее:
– Лихорадка? Ячменную водку…
– Кашель? Ячменную водку…
– Горячка? Ячменную водку…
– Благодетель! Дай бог тебе всяческих…
– Будьте здоровы. Эй!
– крикнул Сахр уходящим больным.
– Заберите ваши приношения, - лучше детей своих накормите. У меня со вчера осталось два хлебца, мне хватит.
– Смеешься ты, что ли, над ними?
– сказал удивленный еврей, когда они остались вдвоем.
– От всех болезней одно средство советуешь: ячменную водку, ячменную водку…
– Не до смеха тут, балбес! Советую средство, которое им по средствам. Чудодейственных индийских притираний им не на что купить. А ячмень действительно целебный злак. Даже вода, которой поливали ячменное поле, помогает от многих болезней. Тем более - водка. Хочешь, выпьем?
– Он щелкнул пальцами по закупоренному кувшину, охлаждавшемуся в ручье.
– Как раз ячменная. А то ты отчего-то бледный. Не сухотка ли у тебя, не чахотка ли? А может, водянка? Ячменную водку…
– Нет, нет! Слава богу, ни сухотки нет у меня, ни чахотки.
– Вижу.
– Да и пить мне с тобою нельзя.
– Это почему же?
– За питье нееврейского вина - семьдесят три поста на меня будет наложено.
– Кем?
– Законоучителем.
– Откуда он узнает, что ты пил нееврейское вино?
Аарон - смущенно:
– Я… должен буду… ему сказать…
– Эх, вы… люди. По рукам и ногам вас опутал Талмуд. Без него ни чихнуть, ни плюнуть не можете. А я вот пью с удовольствием всякое вино.
– Он вынул кувшин из воды, откупорил его, плеснул водки в круглую чашку.
– И нееврейское, и еврейское, и персидское, и греческое - любое, какое попадется.
Он выпил, поморщился, закусил редькой.
– Нам наша вера велит пить вино, - сказал Аарон.
– После молитвы еврей должен выпить. А ты зачем пьешь?
– Зачем?
– задумался Сахр.
– Трудно сразу сказать. А!
– Он озорно блеснул карими глазами.- Наверное, затем, чтоб приобщиться к всемирному содружеству дураков, не выделяться средь них,- ведь они в большем почете, чем умные. Зачем пришел?
– Пинхас тебя зовет.
– Требует долг?
– Нет. Раба надо лечить.
– С каких это пор Пинхас до того возлюбил своих рабов, что зовет к ним придворных врачей?
– Купил на днях по дешевке, надеется на нем заработать. Это рус. Моих лет. Жаль, если умрет.
– Рус? Любопытно. Что с ним такое?
– Лихорадка. Но какая-то особая.
– Ладно, бери мою сумку, - вот эту, ковровую. Пойдем, посмотрим.
– Невысокий, легкий, по-юношески стройный, хотя ему было уже за сорок, Сахр двинулся к выходу.
– Настали времена, - вздохнул Сахр, когда они, утопая по щиколотку в горячей бархатной пыли, шли к еврейскому кварталу по пустынным безлюдным улочкам города между глухими глинобитными оградами, из-за которых почти не слышалось песен, криков, смеха, иных звуков жизни.
– Хиреет город. Вся жизнь переселилась в усадьбы да замки полевые, где каждый князь - сам себе шах, сам себе и господь.
– Пришли.
– Бывал я здесь.
Два столба, между ними, через улицу, протянута цепь. Это «эруб» - застава, за которой живет своей жизнью еврейская община.
– Эх, люди… - опять вздохнул Сахр: - Отгородились от белого света железной цепью и думают - им от этого хорошо.
– А чем плохо?
– Хотя бы уж тем, что человек, по доброй воле своей заточивший себя в темницу и просидевший в ней всю жизнь, перестает быть человеком.
– Ну, нам тут вовсе не худо.
– Знаем. Слыхали.
Внутри этой «исроэл-махалле», представлявшей собою крепость, двор Пинхаса, с его высоченными толстыми стенами и огромными воротами, тоже был настоящей крепостью. Здесь все говорило о прочном достатке, - не то что в жалкой хижине чудаковатого лекаря.
Господский дом со множеством дверей, увенчанных алебастровыми решетками для света (окон тут не признают), с просторной террасой, густая тень которой подчеркивает четкость резьбы на стройных столбах навеса. Вдоль стен, огораживающих широкий, как поле, двор - кухни, конюшни, хлевы, склады для хлеба, для дров и прочего имущества, лачуги для слуг и множество других хозяйственных построек.
На середине двора большой водоем, перед ним глинобитное возвышение для отдыха, утопающее в тени развесистых яблонь. И затейливый солнечный узор, местами падающий сквозь ветви на ковры, коими покрыто возвышение, причудливо сочетается с их вычурным узором. И с яркими красками ковров соперничают пахучие цветы, которыми обсажен водоем. Не поверишь, сам не увидев, что в этом голом пыльном городе, в скопище желтых лачуг, раскаленных солнцем, прячется этакий райский уголок.
– А, Сахр, - не очень-то приветливо встретил врача Пинхас.
– А, Пинхас, - столь же сдержанно ответил ему Сахр.
– Где твой больной?
Больной лежал в дальнем углу двора, в пустой каморке рядом с отхожим местом, на камышовой циновке.
– Ох-хо, - охал Сахр, осматривая Руслана.
– Глаза воспалены, лицо тоже. Весь усох. У него обезвожена кровь. Воды не хватало, что ли, в пути?
– обратился лекарь к Пинхасу.
За господина несмело ответил Лейба:
– Да, не хватало…
– Хм. Был жар у него, сильный жар?
– Дней пять или шесть он пылал, как печь.