Золотой воскресник
Шрифт:
– Ты никогда не был и не говори…
– Мы с Лёней редко видимся, – однажды заявил Басанец, – но, если мне скажут: Тишков на Северном полюсе пропал, я сразу кинусь его искать с экспедицией.
Лёня вспоминал эти слова Андрея, когда нашу шхуну затерло во льдах у берегов Шпицбергена, – верил, что его Басанец спасет.
Меня пригласили в Кремль – на обед, который устроили участникам фестиваля “БиблиОбраз” в Георгиевском зале. После обеда участникам застолья предложили в качестве сувенира взять домой меню. Я подарила
– А где меню? – огорченно спрашивал Лев. – А то в него хорошо заглядывать, когда проголодаешься, и радоваться, как ты тогда хорошо покушала.
Анекдот от Аллы Боссарт.
Во время спектакля в зрительном зале раздается голос:
– Есть в зале врач?
– Есть.
– Коллега! Почему мы должны смотреть эту херню?
Моя подруга Олеся Фокина, режиссер и сценарист документального кино, помимо множества почетных премий и наград, в один и тот же год получила премию “Золотой орел” и премию “Ника”. Поздравляя Олеську, я отметила, что столь крупные награды – это огромный стресс и нагрузка на нервную систему, так что сейчас ей надо больше гулять и правильно питаться.
– Ты что, – она удивилась, – получала такие большие премии и поэтому знаешь?
– Никогда! – ответила я. – А помнишь, в фильме “Монолог” Маргарита Терехова спрашивает у артистки Ханаевой: “А вы любили когда-нибудь?” – “Нет, – она отвечает. – Но я столько об этом слышала…”
Отец Лев переболел в детстве корью и стал очень плохо слышать. Это ему не помешало окончить МГИМО и защитить кандидатскую диссертацию, поскольку он научился читать по губам. Мне было шесть лет, когда папа решился на операцию, одну из первых в Москве, по пересадке кожи – с пятки на барабанную перепонку.
– Меня привезли в палату, – он рассказывал, – и я услышал страшный грохот африканских барабанов: БОМБОМБОМБОМ. Я испугался и спросил: “Что это?” А мне ответили: “Это идет дождь”.
Евгений Монин:
– Как-то в Крыму захожу к себе в домик, который я снимал, вдруг вижу на стене существо размером с огурец, поросшее шерстью. В дверь задувал ветер, и шерсть шевелилась на нем. Некоторое время мы глядели друг на друга, потом ему надоело, и оно упало, как кафедральный собор. Я закрыл дверь и пошел ночевать к друзьям. Потом мне встретилась хозяйка и спросила, куда вы подевались? Я ответил, что я у друзей, но это никак не скажется на оплате. И рассказал ей об этом звере. На что она воскликнула: “Так ведь это мохнатка! Она и мухи не обидит!..”
– Такая тысяченожка, – вспоминал Женя, – попала ко мне в коробочку с кисточками и там перезимовала. Она была жива, но кисточки обглоданы.
– И ты ее выпустил?
– Выпустил. Она и так натерпелась, бедная! Представляешь, всю зиму питаться кисточками?
Яша Аким мне рассказывал, как он однажды постриг Беллу Ахмадулину.
– У Беллы – как у породистого пса – челка ниже носа. Я завел ее в ванную, накинул полотенце и аккуратно постриг.
Женя
На кухонном столе в вазе – отцветающие хризантемы.
– Увядшие хризантемы, а как прекрасны! – говорю я.
– Наш случай, – говорит Яша.
– Вот обсуждаем, какая у тебя будет пенсия, – сказал папа. – И проживешь ли ты на нее со своими запросами?
– Если не проживу, то возьму котомку и пойду по Руси.
– Ну-ну-ну, – покачал головой Лев. – К чему такой экстрим? Ты всегда сможешь обратиться к своему… отцу.
С утра хотела прокатиться на лыжах, да сильный ветер в окне раскачивал березу: как бы не простудиться. Я долго высматривала в окно какой-нибудь зажигательный пример. Наконец из подъезда вышел человек с лыжами и зашагал пружинящей спортивной походкой. “О!” – я подумала. Тут он замедлил шаг у помойки, открыл крышку, аккуратно положил туда лыжи, закрыл и вернулся домой.
Послала в “Дружбу народов” отрывок из романа “Крио”.
– А что? – сказал Леонид Бахнов. – Мне понравилось. Одно только замечание: уж очень жизнерадостно.
– Да? – говорю упавшим голосом. – Но вообще-то там все умрут в конце концов.
– А это в нашем отрывке? – спросил он с надеждой.
Мой приятель Коля Шаров:
– Я по кладбищу вижу, что все живы…
На собрании глав отделов московского представительства “Сохнут”, рассказывала мне Дина Рубина, один высокопоставленный чиновник в своей речи о сложившейся ситуации заметил, что спасти положение может только чудо.
Кто-то крикнул с галерки:
– Но время библейских чудес миновало, и Красное море вряд ли расступится.
– Дети мои, – вздохнул докладчик, – если мы не будем верить в чудеса – нам пиздец.
Почём полумесяц?
Даур не одобрял собратьев по перу, погруженных в русскую национальную идею, львиную долю своей жизни проводивших в буфете ЦДЛ. Ему казалось, что антисемитизм подрывает их здоровье.
– Взялись бы соревноваться: кто лучше пишет, кто больше издается! – говорил он. – Затеяли бы борьбу за сферы влияния, если им кажется, что самое лучшее захватили евреи! Они же в отместку просто напиваются и разлагаются. Вот, например, в Сухуме – там не национальность ставится во главу угла, а только сухумский ты или не сухумский. Сухумский – это человек, который где-то побывал и там проявил себя. Он может быть знаменитостью, небожителем или горьким пьяницей, великим деятелем или отшельником, отринувшим земные дела, но к ним – одинаковое отношение.