Звезда надежды
Шрифт:
Рылеев стал проверять итоги: все оказалось правильным, да и не могло быть иначе, каждый пуд ржи или ячменя подсчитывался не раз, в надежде выкроить что-нибудь на продажу.
Но итоги — увы! — не радовали: хлеба всегда не хватало до новины, сена тоже было мало, лишь иногда удавалось продать двести — триста пудов овса, что при цене тридцать копеек за пуд приносило самое большее сто рублей доходу.
Пересмотрев копеечные счета и описи, Рылеев почувствовал стыд и угрызения совести за то, что он бывал недоволен, когда матушка присылала ему мало денег. Только теперь он понял, каких трудов
Когда Рылеев вышел из кабинета в гостиную, где Наташа показывала Настасье Матвеевне, каким швом вышивают в Подгорном, и с глазами, полными слез, подошел к матери, обнял и поцеловал ее, она все поняла.
— Сходи в поле, на деревню, на гумно — там сейчас молотят, посмотри, — сказала она. — Но, милый друг, вряд ли ты найдешь где какое упущение: мужики трудолюбивы, не пьяницы, староста не ворует… Земля наша скудна, да и маловато ее… Имение совсем бездоходное. Слава богу, хоть кое-как своим хлебом кормимся, не покупаем…
— Вы, маменька, правы: мне надо скорее ехать в Петербург искать места.
Решительный тон сына испугал Настасью Матвеевну.
— Ну, не нынче же! Поживите здесь, с голоду не пропадем. Да и правду сказать, в этом году были кое-какие доходы, так что и деньги есть.
— Нет, матушка, вы так много для меня сделали, и я не могу более медлить с началом оплаты неоплатного моего сыновнего долга.
Несколько дней спустя, остыв, Рылеев стал более податлив на уговоры матери, и в конце концов было решено, что молодые будут жить пока в Батове, наезжая время от времени в Петербург, потому что, как со вздохом не раз повторяла Настасья Матвеевна, «в нынешние времена хорошее место без покровительства не так-то просто найти, пока устроишься — всласть наждешься и находишься…»
В первый раз поехали в Петербург в ноябре. Рылеев хотел остановиться в гостинице, но матушка в страхе замахала руками и настояла, чтобы они ехали к Малютиным, так как им там приготовлена комната, о чем Екатерина Ивановна, супруга Петра Федоровича, уже неоднократно писала Рылеевой, и ни в коем случае нельзя пренебречь приглашением.
2
Рылеев жадно вглядывался в дома, магазины, толпу на улицах, встречные и обгоняющие их экипажи и ловил себя на мысли, что перед ним, в сущности, незнакомый город: вроде бы те же улицы, те же дома, но в его памяти они представлялись совсем другими.
«Впрочем, это естественно, — размышлял Рылеев, — прежде я смотрел на Петербург глазами кадета, запертого в корпусе, как монах в монастыре, которому весь мир за его стенами рисуется в обличье, более нарисованном его собственной фантазией, чем в действительном своем виде, а теперь я вижу его именно таким, каков он есть».
По пути он называл Наташе улицы, показывал наиболее примечательные здания.
Наташа
Малютины встретили их в достаточной степени радушно: Петр Федорович обнял Рылеева, Екатерина Ивановна расцеловала Наташу. Но Рылееву чудилось, будто этим преувеличенно подчеркиваемым радушием ему дают понять, что он находится у благодетеля, и это было неприятно для самолюбия. Наташа, и всегда-то застенчивая на чужих людях, тут совсем как-то замерла.
— Вы, видно, устали с дороги, — сказала Екатерина Ивановна, глядя на нее.
— Да, — тихо ответила Наташа.
Екатерина Ивановна прищурилась.
— Рано вы что-то начали уставать, милочка.
— Точно сказано: слабый пол, — засмеялся Петр Федорович. — Ты, Наталья, иди приляг, отдохни, а мы тут с Кондратием еще побеседуем.
— Спокойной ночи, — сказала Наташа и ушла.
Вскоре ушла к себе и Екатерина Ивановна.
Петр Федорович, покойно усевшись в кресле и раскурив трубку, начал разговор.
Неторопливо, многословно и дотошно он расспрашивал Рылеева о службе, об отношениях с начальниками, то и дело пускался в воспоминания: «А у нас тоже был подобный случай…» Единственное оправдание всем столкновениям и трениям Рылеева с начальством он находил только в его молодости и неопытности.
— Мало, мало ты служил, — укоризненно говорил Малютин.
— Да уж терпенья не было, Петр Федорович. К тому же необходимость заняться именьем…
Малютин махнул рукой:
— Им занимайся не занимайся — все равно толку ни на грош.
В заключение разговора Петр Федорович пообещал:
— Ладно, я поговорю кое с кем насчет места тебе. Но не ожидай скоро. Нынче все как с цепи сорвались, бегут с военной службы в статскую, поэтому на каждую вакансию десяток претендентов. Иные даже без жалованья служат, только чтобы служить. Прямые чудаки!
Хотя было уже поздно — часы пробили четверть за полночь, — Наташа не спала.
— Кондраша! — шепотом позвала она.
— Что? — так же шепотом ответил Рылеев.
— Я тебе что-то сказать хочу.
— Что?
— Иди сюда поближе.
— Ну? — Кондратий Федорович присел на край кровати.
Наташа приподнялась, обхватила его теплыми мягкими руками и коснулась губами его уха.
— Кондраша, я — тяжелая.
— А не ошибаешься?
— Нет, уже и живот начал расти…
— Наташенька, жена моя! — Он отыскал ее губы и прижался к ним.
Найти место действительно оказалось трудно. В Петербурге существовало и действовало множество различных министерств, департаментов, комитетов, комиссий, чиновники составляли весьма многочисленную и заметную часть населения столицы, в часы послеобеденной прогулки на Невском мундиры всевозможных гражданских ведомств решительно преобладали над военными и фраками неслужащих. Во всех этих министерствах, департаментах, комитетах и комиссиях существовало множество должностей, но получить какую-либо из них можно было только по солидной рекомендации. У Рылеева рекомендателя, кроме Малютина, никого в Петербурге не было.