А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Алексей и раз, и другой после пара выскочил в предбанник, а потом и на снег, — с удовольствием покатался в сугробе.
Пока хлопал дверями, свечу-то и задуло. А огниво и не помнил, куда засунул. Решил впотьмах ополоснуться да и до хаты, как говорят. Баня-то все-таки не чухонская, с хорошим оконцем, куда и луна как раз подсвечивала.
В шайку воды не самой горячей намешал и только поднял ее, немаленькую, над головой, как ему вдруг с визгом подмышки с заднего обхвата ощекотили. Куда шайка, куда он сам прянул!
— Айна?!
Она,
— Ты чего?..
— Так не в сарафане ж до парильцы, — был вполне праведный ответ.
— Неяк дивчина ж?..
— Девка, а как же.
— А если я тебя осрамлю? Ты подумала? Что матери скажешь?
— Чего говорить. Мать сама и послала. Уважь, говорит, барина-управителя.
— Уважить?..
— А как же. Видно, что ты уважистый. Поди, не обидишь меня.
— Не обижу. Айна… Ой, в грех меня вгоняешь! Так в жар и бросило!..
— Меня-то в ознобь… По сугробью-то бегая!
— Гольем?..
— Не, шубницу накинула. Да нараспашку же…
От жара душевного он воды в шайку, видно, холодноватой навел — когда шалостью выплеснул на Айну, она вскрикнула:
— Оюшки, барин! Морозить меня, что ль, решил?
А какой мороз? Даже нижний полок прокалился. Когда он уложил Айну и все от той же шалости веником по брюшку детскому прошелся, она разнеженно потянулась всеми косточками:
— Горяченький-то какой…
Пойми возьми — кто! Веник ли огнистый, он ли сам, совершенно подгоревший. Может, и луна еще ярью в оконце палила…
Ага, луна. Она, окаянница.
Жаль, крики и визг полозьев вспугнули луну.
Еще ничего не понимая, Алексей в един миг оделся и выскочил вон. Во двор заворачивали двое саней, впритык друг к дружке. Факела смоляные роняли огнистый дождь. Карпуша с крыльца об одном валенце бежал — другая нога деревяшкой отсвечивала. Свечи зажженные по окнам запрыгали. Бабий визг в доме, который и в сени выбивался, а оттуда на крыльцо. Ошалелые кучера на два голоса перекликались:
— Тпру-у… не напирай, Ванюха!
— К теплу ж бежить… тпру-у тебя, нежеребая!
Карпуша, подскочив, почитай, на одной ноге к передним саням, в поклоне сломался:
— С прибытием, ваше высочество… гостюшкой желанной в Гостилицы!
— Хозяйкой, — послышалось в ответ. — Где Алексей Григорьевич?
— Здесь я, господыня-цесаревна, — пришел и он в себя. — Баню топил, господыня…
— Баню?.. И хорошо ли истопил?
— Добре, господыня. Сам опробовал.
— Баня… Ишь ты! Дуська, Фруська! Разгружайтесь и белье соберите. Пока в доме располагаетесь, глядишь, и попарюсь. Что столбом торчишь, Алексей? — даже прикрикнула. — Провожай.
Плохо все происходящее соображая, Алексей подал руку и вывел Елизавету из саней.
— Сколь времени я тут не была? — высчитывала она, идя за его рукой как бы в поводу. — Года два, поди. Сгнило все небось?
— Как можно, господыня! — в азарте возразил Алексей. — Все отремонтовали. И баню, и дом. Баню-то, так наособицу, под добрый жар.
— Ну-ну, посмотрим, — все в той же дорожной шубе вступила Елизавета в предбанник. — Вздуй огонь.
Алексей вспомнил, что кресало у него в кармане кафтана. Да и свечи, числом три, были в еловых расщепах по стенам укреплены. Первая от входа свеча с хорошего березового трута быстро запалилась, осветив чистый, обшитый тесом предбанник, выскобленные лавки, одежные, тоже еловые, крюки по тем же стенам… и овечью шубейку, сарафанец… Тут он только и вспомнил про Айну. Что, голышом убежала?..
Но Елизавета на чью-то убогую одежку не обратила и внимания. Опускаясь на лавку, опять прикрикнула:
— В бане вздувай. Иль потемну?..
Алексей, опять словно ошпаренный, только сунулся в набрякшие от пара вторые двери, как оттуда вихрем оголтелым взметнулась лохматая, визжащая ведьма, вышибла головой наружные двери — и оглашенно покатилась по оснеженному скату к реке.
— Та-ак, — услышал он в спину. — Баню проверял?! Сгинь с глаз моих! Дуську зови.
Даже и парную дверь не затворив, Алексей вылетел вслед за визжащей где-то внизу ведьмой, понесся в другую сторону — к дому.
— Дуська! Фруська!.. — начал звать еще на дворе да с тем криком и в дом вломился.
— Что стряслось? Что?.. — с охапкой белья в руках набежали из задних комнат все сразу понявшие горничные. — Зовет?
— Призывает…
Дуська убежала, за ней Фроська, а он через другие двери прошел в прихожий угол Карпуши. Там уже сидели оба кучера, прихваченный из саней горлач в четыре руки с кляпа снимали. Карпуша их останавливал:
— Погодите-ть, лошадей прибрать надоть.
С неохотой поднялись кучера, сердито позыркали на раскупоренный горлач.
— Ладно уж, я сам… — Алексей вызвался.
Кучера с удивлением обратно присели. Верно, подумали: молод новый управитель, не привык еще к своей власти.
Ничего подобного: привык!
К властвованию… над лошадками хотя бы… Одну и другую выпряг, в сарай завел, сена дал, рогожей мокрые спины прикрыл. Видать, сильно гнали. Чего их, на ночь глядя, несло, чего?!
Алексей вроде как оправдывался. За дверями, из этой черной прихожей выводившими в чистые горницы, слышался топот оставшихся горничных и голоса, не тихие. Одна удивлялась:
— И чего государыню-цесаревну прямиком в баню понесло?..
Другая отвечала:
— А то не знаешь! Баню-то кто топил? Алешенька, свет ненаглядный…
Его дрожь колотила от этих переговоров. Ни Карпуша, ни кучера тем более ничего, конечно, не слышали, с горлачом под свои же голоса беседовали, а он-то хребтом чувствовал женские пересуды.
— Не наше с тобой дело, а все ж чудна любовь-то…
— Чай, и лучше бы нашла!
— Да зачем лучшего? Не в замужество с ним ититъ?